Автор: philipp_a
Бета: Мэвис
Иллюстратор: sassynails
Размер: макси, около 26400 слов
Пейринг/Персонажи: Лаванда Браун/ОМП, Лаванда Браун/Рон Уизли, Гарри Поттер/Гермиона Грейнджер, Парвати Патил, ОМП, ОЖП и другие
Категория: джен, гет
Жанр: драма, экшн, детектив
Рейтинг: R
Предупреждения: Постхог, АУ, ООС, смерти персонажей, обоснуя нет, автор заранее просит прощенья у медиков.
Краткое содержание: Лаванда Браун, аврор и зарегистрированный оборотень, ведет свое собственное расследование скандального исчезновения и неожиданного появления Рональда Уизли.
Примечание автора: Дивертисмент — ряд номеров, составляющих особую увеселительную программу, даваемую в дополнение к основному спектаклю.
Благодарности: С неизменной любовью и благодарностью – Мэвис, без которой этого текста бы просто не было. С искренней признательностью — авторам многочисленных фиков с побегом Гермионы из-под венца, в том числе и за идею Дадли-шафера.
Ссылка на скачивание: archiveofourown.org/works/11288775
— За маму!
За их еженедельное чаепитие и в пятый раз сказанное: «А вот Мариэтта у миссис Эджкомб носит косой пробор и длинную челочку — очень мило! А Элоиза у миссис Миджен недавно подстриглась, и ей через неделю сделали предложение! Может, и ты…». Все как всегда: Мерлин знает, почему Лаванда сорвалась именно сегодня. В пустой квартире голос звучит хрипло и грубо, говорить вслух — полная глупость, ну и пусть. Она откладывает ножницы и берется за маггловскую бритву.
— За папу!
За шкафчик в ванной, где хранится барахло, брошенное при побеге в новую жизнь папочкой-магглом и заботливо сбереженное мамочкой-ведьмой! Иногда Лаванде кажется, что вся мамина жизнь — ожидание. Папа вернется, и мама предъявит ему выстиранные и починенные Репаро носки, аккуратно свернутые подтяжки, отглаженный носовой платок и флакон одеколона «Арлингтон» под сохраняющими чарами. А вот бритвенный прибор уже нет. Лаванде не совестно, хотя, по сути, она его просто украла.
Лезвие скользит по виску, кожа на нем становится гладкой и голой, именно такой, как нужно. Лаванда готова поспорить, что мама самолично попытается отрастить ей волосы в следующую же встречу. Ну что же, щиты удавались ей еще во времена Армии Дамблдора на пятом курсе. Потом мама, конечно, скажет, что если уж Лаванда мнит себя взрослой, то не должна обижаться по пустякам. Потому что своим демонстративным поступком она, разумеется, наносит родной матери душевную рану и причиняет боль. Наверно, думает Лаванда, старательно споласкивая бритву, в следующий раз стоит просто пропустить еженедельный визит. А пока…
— За сукиного сына Кармайкла!
Она проводит рукой по темени. Завтра или послезавтра, когда полезет щетина, придется повторить. А вот Кармайклу с его залысинами уже ничего не поможет, и это всего в тридцать с небольшим! Что он там бормотал насчет молодой, чистокровной, хорошо воспитанной ведьмы, способной родить ему наследника? «Ты же понимаешь, дорогая, что с тобой у нас несерьезно?» Интересно, откуда Лаванде об этом знать, она же не легилимент? Затылок — самое трудное, приходится действовать почти на ощупь, второе зеркало слишком мало, чтобы рассмотреть в нем все как следует. Ну-ка!
— За Гермиону, мать ее, Грейнджер, то есть Поттер, и гребаный Департамент Разумных Существ!
Лаванда и есть такое существо. Весьма разумное. Образцовый экземпляр, пример для подражания. Она полностью интегрирована в послевоенную действительность — именно так говорилось в интервью, которое Грейнджер давала для «Ежедневного Пророка». Интересно, понравится ли ей лысое разумное существо, или без вьющихся светлых локонов интеграция окажется неполной? Достаточно ли будет, если Лаванда повторит все умные маггловские слова, которые выучила? Вообще-то Грейнджер даже не начальник Департамента, она заместитель и возглавляет Бюро распределения домашних эльфов, но Лаванда не может избавиться от мысли, что «подопечный» в ее речах подразумевает «поднадзорный» — пусть с благими намерениями. Вот и мама…
Лаванда любуется на себя в зеркало: на гладко выбритую, отражающую блики свечей голову, изящное розовое левое ухо и несуразный ошметок плоти на месте правого, впалые щеки и узловатые шрамы на щеке и шее. Правильно она решила — никаких заклятий, только маггловская бритва. По крайней мере, будет что вспомнить. Она проводит по голове мокрой рукой — и вскидывается, когда в комнате, треща, вспыхивает камин.
— Лав-Лав, ты дома?
Лаванда, стыдясь, убирает палочку в чехол. Парвати поймет. Если уж Парвати не поймет, значит, пора ложиться и помирать.
Потрясенное: «О-о-о!!!» примиряет ее с действительностью. Парвати всплескивает руками, складывая ладони в жесте почти молитвенном.
— Ты такая красивая, Лаванда! — говорит она убежденно. — Но Лилавати с тебя не слезет, имей в виду. Потребует такую же прическу, а мы с Санджаем не позволим, так что жди скандала. Не боишься?
Лилавати, названной отчасти в честь Лаванды, пусть та и не настоящая крестная, уже пять лет, и соображает она на редкость быстро. Лаванда достает припасенную заранее книжку-раскраску, показывает зеркалу язык — все-таки со взрослостью у нее проблемы, чего уж, — и вслед за Парвати идет к камину.
***
Аврорат утром — тот еще муравейник. Приема посетителей, если не случилось ничего чрезвычайного, пока нет, утренний развод не начался, даже начальство пребывает где-то у себя в кабинетах. Весь списочный состав, от старших авроров и ниже, зависает в дежурке, лениво готовясь к предстоящей дневной смене или завершая ночную. Пахнет кофе, гул голосов звучит почти мирно, и даже записки-самолетики не носятся, закладывая виражи, а спокойно маневрируют между столами. Лаванда идет по проходу между столами. Секунду спустя ее замечают сидящие с краю. Еще через секунду раздается свист. Головы поворачиваются в ее сторону, и наступившее молчание прерывает только чей-то нервный кашель, в котором наполовину тонет восторженное:
— Вау!
— Браун, выходи за меня! — выкрикивает кто-то из угла.
Лаванда уже открывает рот, чтобы отбрить нахала, но тут за у нее спиной стучат каблуки, и на плечо уверенно ложится рука.
— Волки не выходят за кроликов, Джек Рэббит, — говорит Алисия Спиннет, старший Стиратель памяти. Конечно, Лаванда знает Алисию по школе, как и многих здесь, но до сегодняшнего дня перемолвилась с ней едва ли парой слов, пусть даже Стиратели часто работают совместно с Сектором борьбы с неправомерным использованием магии, где служит сама Лаванда. Она наконец-то приходит в себя, улыбается как можно шире и обнимает Алисию за пояс. Молчание длится еще пару секунд — а потом все, как по команде, делают вид, будто ничего не случилось.
— Спасибо, — говорит Лаванда, убирая руку.
Алисия хлопает ее по плечу.
— Своих не бросаем, — усмехается она. — Классная прическа, хочу такую же.
Наверно, стоило прийти пораньше, думает Лаванда. Кто-то старательно на нее не смотрит, кто-то подмигивает, кто-то глазеет открыто. К счастью, дверь недалеко, и за ней никого нет. Лаванда не жалеет, но, оставшись в одиночестве, передергивает плечами — отряхивается от чужих взглядов, как собака, которую окатили водой. Как волк.
В их кабинете тихо, чисто, пахнет пергаментом и чернилами и немного цветами. С некоторых пор ей не нравятся растительные запахи, но Лаванда ничего не говорит — потому что раньше любила духи, особенно цветочные. К счастью, Джимми обходится без, Роза… пахнет розой, как ни смешно, а Лаванда — так уж получилось — здесь старшая во всех смыслах, и эти двое смотрят на нее снизу вверх.
Ее учили быть удобной, послушной и дисциплинированной всю жизнь, до самой Битвы за Хогвартс: даже удивительно, что она может так хорошо командовать другими, пусть этих других всего двое. И злиться тоже. Поначалу Лаванда поверить не могла, что способна просто наорать на кого-то, и даже плакала у Парвати на кухне, а та мрачно смотрела на нее, а потом встала, раздувая ноздри и уперев руки в бока, и обозвала дурой. Вот тогда-то Лаванда и взорвалась! Выкрикнула Парвати в лицо все, что следовало сказать не здесь и не ей, и опомнилась только после Агуаменти Максима.
Придурок Рэббит вообще не стоит того, чтобы обращать на него внимание, и именно потому жест Алисии так… трогает, что ли? Лаванда еще раз поднимает и опускает плечи и садится за стол, радуясь, что приучила свой сектор к порядку: видела она, что творится у других в кабинетах!
Она протягивает руку, берет верхнюю папку из стопки на углу стола. День начинается.
***
Через несколько часов количество бумаг убывает наполовину, а взгляды, которые бросает на нее пришедшая позже, но почти не опоздавшая Роза, становятся такими пристальными, что назавтра, похоже, следует ожидать еще одной обритой головы. Джимми более сдержан, хоть и гриффиндорец. Он молчит, три пера вразнобой скрипят по пергаменту с перерывом на ланч: мирный, размеренный рабочий день близится к концу, Магическая Британия может не только спать, но и бодрствовать спокойно, пока…
Карта вышеупомянутой Британии на стене вспыхивает и гаснет — и в самом ее центре наливается красным жирная точка: тревога! Точка расплывается, бледнеет, превращается в подобие увеличительного стекла, и Джимми, самый глазастый, читает вслух:
— Дерби, графство Дербишир, — прибавляя от себя: — Кто бы мог подумать?
— Паб «Ноев ковчег»? — хмуря брови, подхватывает Роза, чистокровная.
— Посмотрим, что там за твари, — усмехается Джимми, магглорожденный.
Все трое внимательно всматриваются в возникшее изображение и аппарируют с места.
***
Дело привычное, почти рутинное — наверняка какой-то волшебник решил заглянуть в маггловский паб, напился и начал колдовать. Разумеется, взрослый совершеннолетний маг может пойти куда угодно, и каждое колдовство никто не отслеживает: министерские датчики работают по площадям. Всегда остается вероятность их ложного срабатывания или какого-нибудь недоразумения: наилучший выход, по правде говоря. И, не в последнюю очередь, тревогу могут поднять маггловские полицейские. С некоторых пор специальные приборы, адаптированные для магглов и способные вызвать авроров на место происшествия, придаются…
…И используются.
У входа в паб толпится подвыпившая публика. Сами двери оцеплены, кто-то по громкой связи снова и снова предлагает посторонним разойтись и не мешать. Лаванда с некоторым трудом проталкивается сквозь толпу, размахивая удостоверением — Протеевы чары на нем позволяют увидеть именно то, что требуется в данный момент.
— Мисс, отойдите... — начинает было толстяк в форме. Приходится ткнуть карточкой ему в лицо.
— Инспектор Браун, — чеканит она. — Агентство по борьбе с серьезной организованной преступностью. Нам поступил вызов…
— А-а-а, — тянет толстяк, отступая в сторону. Плохо, думает Лаванда. Обычно местные власти не спешат уступать поле деятельности спецам из SOCA.
Она оглядывается: Роза и Джимми следуют за ней шаг в шаг.
В пабе почти пусто, если не считать полиции и нескольких тел, застывших тут и там в характерных позах.
— Петрификус, — шепчет за спиной Роза.
— Вызывай Стирателей, — бросает ей Лаванда и снова прибегает к магической силе удостоверения.
— Проблемы, сержант?
Полицейский оборачивается, окидывая ее взглядом: немолодой, жилистый, явно опытный — с такими иметь дело труднее всего.
— Драка, агент…
— Браун.
Он кивает.
— Какая-то заезжая банда, судя по всему. Возможно, байкеры, но мотоциклов никто не видел. Начали задирать местных, видимо, что-то подлили в пиво, — он указывает на пострадавших. — Наши попробовали им навтыкать, но у тех, похоже, еще и шокеры были. Так что за показаниями придется в больницу, скорую мы уже вызвали…
Сержант оборачивается к подчиненному, который что-то шепчет ему на ухо, и недовольно дергает ртом.
— Есть один в сознании, но…
— Но? — повторяет Лаванда.
— Он того… слегка крышей поехавший. Прошу прощенья, — спохватывается он и снова переходит на официальный тон: — Пациент психиатрической лечебницы в прошлом, сейчас работает там же санитаром. Не думаю, что…
— Целлер, Пикс, — говорит Лаванда. — Проверьте пострадавших и ждите здесь. Подкрепление вызвали?
— Так точно, — откликается Роза. Лаванде не хочется оставлять их одних, но доверить первичный опрос единственного свидетеля она никому не может.
— Там, — указывает кто-то из полицейских в сторону мужского сортира. В нос Лаванде ударяет вонь мочи, дерьма, какого-то ядреного освежителя воздуха. И крови. Запах заставляет ее сделать еще несколько шагов. На испятнанном плиточном полу, уткнувшись лицом в колени, сидит человек. Сначала Лаванда видит только его волосы — спутанную шевелюру цвета ржавчины. Она втягивает носом воздух, нащупывая в этом коктейле знакомую ноту, но человек вскидывает голову. Лицо его известно ей ничуть не хуже, чем запах.
С заплеванного пола в коридоре маггловского паба, неловко опираясь на левую руку и стараясь не потревожить правую, на Лаванду смотрит Рональд Уизли. Через секунду он узнает ее.
***
Ей хватает нескольких вздохов, чтобы переварить увиденное. Палочки при Рональде Уизли нет, но это ровно ни о чем не говорит — в том числе и о том, что это не он наложил Петрификус на выпивох, предварительно внушив им мысль о вломившейся в паб банде. Разве что рука… не сам же он себя поранил, тем более будучи правшой?
— Покажи, — требует она. Уизли не реагирует — даже смотрит теперь мимо, в стену. Лаванда снова тянет носом. Она никому не признается, что способна различать заклятья по запаху, может быть, потому, что иногда ошибается, но здесь ошибки быть не может: тянет горелым.
— Флагранте?
Он молчит, а время идет: чем дольше она будет ждать, тем труднее потом удалять воспоминания. Если ему охота прикидываться городским сумасшедшим — на здоровье, а у нее работа.
— Ты рассказываешь мне, что здесь произошло, я тебя прикрываю. Без веритасерума и прочего. Вот, держи пока.
Пузырек с настойкой бадьяна заклят на неразбиваемость, не то зелье вытекло бы на пол. Уизли даже не пытается ловить его, но вдруг, будто проснувшись или опомнившись, подбирает, зубами выдергивает пробку и поливает раненую руку.
— Семь или восемь, — говорит он хрипло. — Сопляки. С метками.
И добавляет, пока она таращится на него:
— Ненастоящими. И не на руке — на шее сзади.
— Что они использовали, кроме Флагранте и Петрификуса? Непростительные?
— Не было. Таранталлегра. Риктумсемпра…. Не помню.
— А ты?
Он поднимает пустые ладони с растопыренными пальцами.
— Стихийная. И табуретка. То есть наоборот.
С секунду она соображает, что это за заклятье такое, потом прикусывает губу.
— Приметы, хоть что-нибудь? Кроме меток?
— Бритые, — говорит он, — как ты, — и снова утыкается лицом в колени.
***
— Ну что? — без особого интереса спрашивает сержант. Лаванда бросает взгляд в угол — на Розу и Джимми, на стоящих рядом с ними Стирателей: Трумэна и — сюрприз, сюрприз! — Алисию. Пускать их к Уизли никак нельзя.
— Почти ничего не помнит, — говорит она вслух. — Утверждает, что бил их табуреткой.
— Ай да Робби, — сухо усмехается сержант. — Смит, отведешь парня домой? С родителями живет, — снова обращается он к Лаванде, — тоже больные на голову, из дурки не вылезают.
— Подождите.
Лаванда отходит к своим, кивает — ее понимают без слов. На минуту все вокруг застывают, как на неподвижной маггловской фотографии, потом отмирают. Жертвы Петрификуса копошатся на полу, удивленно озираясь. Ничего необычного. Просто потасовка в пабе.
— Благодарю за бдительность, сержант, — говорит Лаванда. — Но, кажется, нам здесь ловить нечего. Дело целиком по вашей части.
***
Как быть дальше, она понятия не имеет.
В комнате темно, свет с некоторых пор стал лишним. На столе выдыхается сливочное пиво и сохнет сэндвич с сыром (второй, с мясом, давно съеден). Прежде ей не приходилось совершать должностных преступлений? хотя это и преступлением-то не назовешь.
Рапорт написан, сведения о группе юнцов с поддельными татуировками Морсмордре отправлены по инстанции для передачи в оперативный отдел — обычные показания, полученные от пострадавших магглов. Имя Рональда Уизли, как она и обещала, не упоминается: собственно, о нем в магическом мире предпочитают молчать вот уже десять лет.
Без полутора месяцев десять, напоминает себе Лаванда. Свадьбу назначили на сентябрь, через неделю после дня рождения невесты.
Волчья память хранит звуки и запахи, а не слова и цвета: Лаванде до сих пор чудится дух палых листьев, поздних осенних цинний и безвременника, и вскопанной земли. Огромный шатер в саду позади дома Уизли полощется на ветру, мяукают скрипки, мягко выдыхают валторны, звенят на грани слуха защитные заклятья, сливаясь в единый фон, задник, на котором остро выделяются ароматы жареного мяса, зеленого горошка и пирога с патокой. Трех главных действующих лиц сегодняшнего представления: жениха, невесты и одного на двоих шафера.
Парвати недовольно фыркает, в который раз высказывая всем и каждому свое ценное мнение о планах Грейнджер обойтись без подружек, посаженного отца и прочих жизненно необходимых свадебных атрибутов. Не то чтобы Лаванда думала иначе, но она изо всех сил старается не злиться: во-первых, потому, что ей в самом деле плевать на Рональда Уизли, а во-вторых — из-за слуха, что именно Грейнджер обеспечила ей место в аврорате, и не по результатам испытаний, а по квоте, которую сама же и ввела.
— У него вообще хоть кнат остался после всего этого? — громким шепотом осведомляется Парвати. Свадебный шатер сверху донизу опутан какой-то золотистой мишурой, украшен огромными букетами в цветастых вазах, на столах выставлено дорогущее испанское и австралийское вино, и им уже разминается не кто-нибудь, а фронтмен «Вещих сестричек» Майрон Вогтейл.
— Уж не знаю, у кого из них снесло крышу, у Грейнджер или у твоего Уизли, — заключает Парвати. Для Лаванды ответ очевиден — с таким лицом переминается у алтаря давно-уже-не-ее Уизли, такие взгляды бросает на занавес, откуда вот-вот должна появиться невеста в платье от самой Глорианы Таттинг. Когда-то Лаванда мечтала о таком, сейчас предел ее мечтаний — темно-красная аврорская мантия.
Обряд назначен на пятнадцать ноль-ноль, часы бьют три, проходит пять минут, и еще пять, и еще, и кто-то требует, чтобы «их поторопили» — но, будто в ответ, вместо традиционного марша слышится рычание мотоцикла. Лаванда кашляет: удушливый дым забивает ноздри, Джинни Уизли бросается к выходу, отдергивая шелковую ткань, и почти сразу же влетает обратно. Джинни не подружка невесты, просто гостья на свадьбе в собственном доме, но само собой подразумевается, что Гарри сегодня — ее пара. Подразумевалось, думает Лаванда. Не зря говорили, что между ними давно ничего нет.
— Уехали. С Гарри, — сообщает Джинни очень спокойно. Лаванда поднимает руки, чтобы заткнуть уши, но все молчат, а потом, словно зачарованные, поворачиваются к алтарю, то есть, к стоящему возле него Рональду Уизли.
— Гермиона волнуется, — говорит он таким же неживым тоном. — Проветрится и вернется.
— Рон, — окликает Молли Уизли, сидящая в первом ряду, но он повторяет:
— Вернется.
Кто-то выскальзывает наружу, приподняв край шатра, кто-то шепчется, оглядываясь. Невилл — он сидит по другую сторону — вытирает лоб платком, хотя вовсе не жарко. Парвати прижимается к Лаванде, вцепившись ей в руку.
— Ждем? — спрашивает она беззвучно.
Они ждут — вся Армия Дамблдора. Лаванде неловко до тошноты, она боится поднять глаза, а когда все-таки поднимает, оказывается, что в шатре нет уже ни мистера и миссис Уизли, ни большинства гостей. Но Рон и Джинни еще здесь — к счастью, оба сидят на передней скамье спиной к оставшимся.
Парвати нервно раздувает ноздри, толкает Падму, переглядывается с Шеймусом и Дином, но молчит. Первым не выдерживает Невилл — или, скорее, принимает решение по праву командира.
— Пошли.
Снаружи их встречает свежий влажный запах ранней осени и уже изрядно выветрившийся — угощения. Столы и впрямь ломятся от блюд и выпивки, и между ними бродит, что-то бормоча полушепотом, миссис Уизли.
— Испортится, — слышит Лаванда. — Куда же столько?..
Парвати выступает вперед:
— Миссис Уизли, позвольте, мы поможем? У меня отлично получаются консервирующие чары — мама всегда говорила…
— Спасибо, дорогая, — рассеянно кивает та.
Они расходятся, накрывая чарами один стол за другим. Лаванда зависает над блюдом ростбифа, но сейчас ей даже мяса не хочется. Нетронутым остается почти все — кроме нескольких бутылок. За столиком у самых кустов крыжовника, рискуя вот-вот переместиться под эти кусты, пирует состав «Вещих сестричек», а с ними Джордж Уизли и Ли Джордан. Никто их не трогает.
— Чем еще помочь, миссис Уизли? — спрашивает Невилл. — Может, стоит убрать все в кладовую?
Миссис Уизли непонимающе смотрит на него, сдвинув брови, и вдруг в отчаянии всплескивает руками:
— Мерлин милостивый, а подарки? Как же подарки? Где нам взять столько сов?
— Мы могли бы… — снова начинает Невилл, но она не слушает.
— Пора бы им уже вернуться, — голос миссис Уизли звенит, как надтреснутое стекло, и Лаванде больше всего на свете хочется, чтобы все это оказалось одним гигантским недоразумением. Она почти заставляет себя поверить, что Гарри и Гермиона вот-вот появятся и все исправят. — Надеюсь, по дороге ничего не случилось…
— Мама! — Джинни не то всхлипывает, не то смеется.
Она стоит в проеме шатра, белый полог спадает на голову, покрывает плечи, и волосы от этого кажутся еще ярче.
— Никто не вернется.— Джинни машет палочкой, вызывая Темпус: от обыденности этого движения становится еще хуже. — Они, наверно, и поженились уже.
Лаванде ужасно хочется провалиться сквозь землю.
— Как — поженились? — бормочет миссис Уизли. — Гарри и Гермиона? Почему? А как же Рон? И свадьба?
— Потому что кое-кто ей раньше не предлагал, — Джинни улыбается и, подбирая подол новой мантии, шагает в траву. — А потом предложил. Наверно, из-за свадебного платья, они все немного зачарованные. А кое-кто еще все проморгал. Так что возвращать ничего не нужно, — она снова улыбается, легко и ослепительно.
— А ты? — спрашивает миссис Уизли без всякого выражения. — Ты знала?
— Думала, обойдется как-нибудь, — Джинни пожимает плечами. — У нас есть какой-нибудь ящик? Уменьшим подарки, упакуем и отправим на Гриммо.
***
Рон так и не появляется. Они действительно складывают подарки, вызывают службу доставки, помогают убрать столы и стулья — и молчат.
Парвати, и та открывает рот, только выйдя из камина. Вид у нее не просто усталый — измотанный, даже хуже, чем на недобром их седьмом году в Выручай-комнате.
— Карма, — говорит она. — Представь, оказывается, этот болван грохнул на свадьбу всю премию! Да еще занял у Гарри! Ни за что! — говорит она убежденно. — Давай поклянемся, если вдруг соберемся замуж, ничего подобного не устраивать!
Лаванда машинально соглашается — уж ей-то пышная свадьба точно не грозит.
***
Парвати нарушает клятву через два года: фамилия ее будущего мужа занесена в Список священных скольких-то там индийских семейств, у него полно родни, и свадьбу закатывают по всем правилам. Парвати путается в словах, рассказывая о предстоящей церемонии, Лаванда всеми силами старается избежать если не участия, то хотя бы близкого знакомства с женихом, но потом поддается на уговоры и не жалеет: Санджай оказывается нормальным. К шрамам и всему, что к ним прилагается, он относится куда проще, чем большинство их старых знакомых.
Но в ту ночь, вернувшись из Норы, они засиживаются допоздна, снова и снова заваривают чай и засыпают уже под утро. Ни Рона, ни Джинни Лаванда больше не видит: по слухам, оба уехали из дома, но неизвестно даже, вместе или по отдельности. Со временем выясняется, что Джинни по-прежнему играет в квиддич, но не за британскую, а за румынскую команду. С Гарри Лаванда сталкивается только в аврорате: когда она заканчивает учебу и приходит на службу, тот уже командует Отрядом особого назначения. Молодую миссис Поттер она встречает всякий раз, когда приходит в Департамент Разумных Существ.
О Роне никто из них не говорит: даже на ежегодных празднествах в честь победы над Волдемортом поименно перечисляют погибших, затем поздравляют живых, упоминая Гарри, Гермиону, Невилла — и Уизли, всю семью.
***
Вот и правильно, думает Лаванда, пусть прошлое хоронит своих мертвецов. Она совсем уже решает выбросить Рональда Уизли из головы. Она бы и выбросила, если бы не одна деталь. Родители. Маггловский полицейский говорил о родителях, с которыми живет Рон, то есть Робби, — она повторяет имя, затверживая его.
Мистера и миссис Уизли Лаванда тоже видит нечасто, но те несомненно живы и здоровы, и покидать магический мир, судя по всему, не собираются. Значит, речь не о них.
Аврорат — это диагноз, не хуже ликантропии, вздыхает Лаванда. «И Рональд Уизли здесь не при делах, правда-правда? — будто наяву, слышит она голос Парвати. — И ты ни о чем таком не думала, стоя над ним с этой твоей шикарной головой и в аврорской мантии, пока он валялся на полу в сортире? М-м-м?»
Парвати, даже воображаемая, слишком хорошо ее знает.
Наутро Лаванда, не задерживаясь, пролетает сквозь дежурку, забивается в свой угол, втайне надеясь, что хотя бы полдня вызовов не будет. Расчерчивает таблицу на листе пергамента на две колонки, за и против самостоятельного расследования, почти подсмеиваясь над собой: превращаешься в Гермиону Грейнджер, аврор Браун? Настроение портится, зато становится ясно, чем их заполнить.
Официально Рональда Уизли никто не искал, в этом Лаванда уверена. Допустим, счастливые молодожены предпочли избежать скандала, но почему его родные тоже не поднимали паники? Известно ли им, что их сын и брат содержался в маггловской лечебнице для душевнобольных, затем каким-то образом смог из пациента переквалифицироваться в служащего, и… Тут ее рассуждения начинают буксовать. И что? Познакомился с какими-то магглами, которых все принимают за его родителей? Внушил им эту мысль? Но зачем? Чтобы вписаться в маггловскую действительность — это с сумасшедшими-то?
Лаванда достает палочку, решительным Эванеско уничтожает пергамент и идет в архив. Каблуки форменных сапог громко стучат по дубовым плашкам паркета. Архив занимает одно из самых старых помещений Министерства Магии: говорят, когда-то на его месте была не то тайная тюрьма, предшественница Азкабана, не то винный погреб. Запах сухого дерева, пивного сусла и паутины свидетельствует о втором, еле заметный кровавый душок — о первом. Лаванда показывает пропуск архивной ведьме — уровень доступа у нее не самый высокий, но вполне достаточный, как и полагается аврору, — отказывается от помощи, и в последний момент, уже занеся перо над книгой заявок, вместо «Рональд Уизли» пишет — «Гермиона Грейнджер, запросы, 2001 год».
Пишет, почти ничего не ожидая — но перо внезапно принимается плясать по странице, записывая номера полок и папок.
«Запрос в Министерство Магии Австралийского Союза». Лаванда хмурится, понимая, что опять промахнулась: Грейнджер… то есть тогда уже Поттер спрашивала о чем-то совершенно постороннем, а вовсе не собиралась разыскивать Рональда Уизли. Запросов в Австралию в архиве хранится как минимум пять штук; кроме них, в списке значатся какие-то источники по домовым эльфам и кентаврам, уж точно не представляющие для Лаванды интереса. Перо, скрипя, дописывает последнюю строчку и с маху втыкается в подставку.
«Запрос относительно несанкционированного применения магии как причины смерти Д. В. Дурсля, маггла». Это что еще такое? Фамилия кажется незнакомой. В две тысячи первом Лаванда уже стажировалась в отделе, но по больше в качестве подай-принеси, даже готовила кофе для засидевшихся за работой авроров. Могла не обратить внимания или просто позабыть. Она уговаривает себя не торопиться, но откуда-то из-под волчьего спокойствия, воспитанного годами болезни, выглядывает прежняя любопытная Лаванда, приплясывает, накручивая на палец светлый локон, складывает губы сердечком.
Она касается строки запроса палочкой, и светящаяся точка сползает с пергамента на пол, оставляя след. Стеллажи обступают Лаванду, как стены лабиринта. Точка скользит вверх по стойке и останавливается, подсвечивая номер папки.
Лаванда оглядывается, словно и вправду совершает нечто противозаконное, как добычу в логово, утаскивает папку к столу, ожидая невесть чего — и разочарованно выдыхает. На единственном листе четким почерком выведено: «На ваш запрос сообщаем, что в деле о гибели Дадли В. Дурсля, 12.02.1980 года рождения, маггла, магический след не обнаружен. Старший специалист Сектора борьбы с неправомерным использованием магии аврор Г.Дж.Миллер».
Герберт Миллер, думает Лаванда. Сиплый тенор, постоянный кашель, желтые от маггловского табака пальцы — и не малейших скидок стажеру Браун, будь она тысячу раз героиней и инвалидом войны. Герберта Миллера два года как нет в живых, спрашивать некого, да и незачем. По какой бы причине Грейнджер ни интересовалась неизвестным магглом, ее, Лаванды, это не касается вовсе.
Она чувствует, будто вот-вот переступит какую-то грань, и пути назад не будет. Возвращает на место папку, закрывает доступ к заявке — теперь ее может прочесть только тот, у кого выше допуск — и останавливается, не в силах уйти. Может, взглянуть еще на запросы об Австралии?
Птичка-записка легко ударяет ее по плечу. Лаванда подставляет руку, разворачивает и сминает лист в кулаке. Вызов. Роза и Джимми, кажется, уже паникуют — кляксы на пергаменте тому свидетельством. Лаванда кивает, пятится и бежит по коридору, будто удирая от какой-то опасности.
***
Два часа спустя ее вызывают на ковер. В кабинете Главного аврора она была уже сотню раз, но разнос получает впервые. Главный Аврор смотрит на нее сквозь очки, потирает шрам на лбу и смущенно улыбается:
— Чаю хочешь? С печеньем? — и, пока она отпивает глоток, внимательно ее разглядывает: — Ты когда последний раз была в отпуске?
Лаванда опускает чашку на стол и пожимает плечами: в настоящем, большом — пять лет назад, когда родилась Лилавати, а неделю прихватывала прошлым летом. Но начальство не намекает — оно приказывает.
— Меня отстраняют?
— Ни в коем случае! Месяц отпуска, как положено. Надо отдыхать, Лаванда, — говорит он убежденно. — Нельзя себя загонять до такой степени…
Собственно, ничего такого она не сделала — всего лишь отпихнула с дороги Розу, которую едва не задавила маггловская газонокосилка, и успела развоплотить вселившегося в эту газонокосилку полтергейста. Ладно, еще двинула как следует идиоту, рассорившемуся с соседями-магглами и наложившему чары на их имущество. Розу, кажется, этот удар напугал гораздо сильнее, чем взбесившаяся машинка.
— Слушаюсь, — говорит Лаванда, еще раз вспоминая похороненный в архиве запрос о гибели маггла по фамилии Дурсль, и идет писать рапорт о предоставлении отпуска.
***
— Печенья! — требует Лилавати.
Лаванда сидит напротив. Ей ужасно хочется забраться на стул с ногами или развалиться на диване, но нельзя, нужно подавать пример.
— Сначала доешь, — говорит она и в порыве вдохновения добавляет: — если хочешь, можем покрошить печенье в овсянку.
— Испортить печенье?! — ужасается Лилавати.
Лаванда делает еще одну попытку:
— А потом будет играть в парикмахерскую!
Лилавати пришлось-таки смириться с мыслью, что обрить голову ей не позволят, и теперь она ставит опыты на куклах. И на Лаванде — та снова и снова отращивает волосы на резиновых кукольных головах, а потом стрижет их с помощью палочки.
Из кухни слышится смешок. Дверь отворяется, в комнату влетает поднос и аккуратно опускается на стол: заварочный чайник, сахарница, чашки с блюдцами и корзинка с коричным печеньем. Следом появляется Парвати с палочкой в руке, и все сейчас же устраивается: овсянка ложка за ложкой исчезает во рту без уговоров и капризов, чай остывает до нужной температуры, печенье разлетается по тарелкам. Парвати дирижирует домашним оркестром, включающим и Лаванду: первый день отпуска решено отпраздновать, и празднование должно пройти по плану.
Лаванда смотрит на Парвати — уверенную, безмятежную, решительную — и в который раз думает, как ей повезло. Особенно по сравнению с… Она обрывает мысль и снова возвращается к Парвати, которая даже дома выглядит безупречно, будто никаких проблем у нее нет и отродясь не существовало. Будто не было не то что их седьмого года в Хогвартсе — но и первого тоже, и родители не слали Парвати гневных писем, упрекая за поступление в Гриффиндор. Брахман, повторяет про себя Лаванда чужое слово. Патил — из варны брахманов, жрецов и ученых, им положено учиться в Рейвенкло, а не в Гриффиндоре, предназначенном для воинов-кшатриев. Тогда, на другой день после распределения, она ни о чем таком понятии не имела. Всего лишь увидела, как девочка с темными косичками, сжав зубы, пытается наложить режущие чары на лист пергамента, и предложила помощь. Самое правильное решение в жизни, — усмехается Лаванда и ловит на себе встревоженный взгляд, — пусть даже с пергаментом у них ничего не получилось, а потом пришла Падма и объявила, что это все глупости и с родителями она поговорит сама.
Часом позже уставшую Лилавати передают нянюшке-ванаре. Лаванде пора бы уже привыкнуть к тому, что эти создания в индийских семьях заменяют домашних эльфов, но никак не получается, и сочетание различия и сходства между ними завораживает, как в первый день.
Парвати усаживается на диван, подбирает под себя ноги и, сдвинув брови, спрашивает:
— Ну и что это значит?
— Это?
— Ну да, твой внезапный отпуск. В министерстве сменилась политика? Тебя решили по-тихому отправить в отставку?
Лаванда удивленно глядит на нее:
— Да нет же! Ничего подобного! Я… Я просто на самом деле позволила себе лишнее. По-хорошему, мне должны были взыскание объявить…
Она может рассказать Парвати о чем угодно, исключая Рональда Уизли. Парвати со всей бескомпромиссностью ненавидит Рона с шестого курса — именно потому, что Лаванда так до конца о нем и не забыла. У самой Парвати короткая влюбленность в Гарри Поттера закончилась безболезненно еще на четвертом.
— Ясно, — кивает Парвати. Карьеру Лаванды она всей душой поддерживает. — Значит, надо отдыхать. Хорошо бы куда-нибудь съездить. Не к маме, конечно. Жаль, что я не могу…
Лаванда вздыхает. Ей тоже было бы жаль, если бы она уже не ступила на сомнительную дорожку.
— Я тут была по работе в одном месте… — начинает она.
— Волшебном? — строго спрашивает Парвати.
— По крайней мере, волшебники там есть, — отвечает Лаванда, ни разу не кривя душой.
***
И все-таки она тянет время. Полдня слоняется по квартире, убеждая себя, что нужно все обдумать. Вот, например, ее внешность: сейчас она слишком приметна, и пойти как есть — не вариант. Конечно, волосы можно отрастить (в самом крайнем случае, здесь она позиций не сдаст), но шрам, след зубов оборотня, не убрать никакими чарами. Значит, Оборотное зелье или маггловская косметика.
Оборотное — не из тех снадобий, которые можно приготовить на кухне за полчаса или купить в ближайшей аптеке. Лаванда служит достаточно долго, чтобы знать, где берут подобные вещи. Нужно всего лишь дойти до общественной совятни и, изменив почерк, отправить заказ. Все равно она уже преступила… Или еще нет? В конце концов, оборотное зелье не входит в список запрещенных, так ведь?
Через полчаса, одетая в джинсы и куртку, в карманах которой хрустят маггловские фунты, она выходит из «Дырявого котла» в Лондон. Пройтись, говорит она себе. Осмотреться. Не обращать внимания на подозрительные взгляды окружающих. Еще через полчаса она расслабляется. До Лаванды никому нет дела: шрамы или нет, бритая голова или длинные волосы — здесь видели все и привыкли ко всему.
Она бредет по Портобелло-роуд — просто потому, что уже бывала здесь раньше (нейтрализация оживших манекенов, дело закрыто), разглядывая развалы на столах и на асфальте. Зачем-то — то есть понятно зачем — покупает белобрысый парик, сняв его с черной безглазой искусственной головы, соблазняется шляпкой, украшенной букетиком сине-желтых анютиных глазок, и такой же бархаткой на шею… и вздрагивает, услышав за спиной топот и отчаянное:
— Мисс, подождите! Постойте!
Девочка Лаванда, вынырнувшая невесть откуда, пропадает бесследно: аврор Браун оборачивается в боевой стойке — и на нее едва не налетает тощий малорослый парнишка-маггл.
— Простите, мисс! — выдыхает он, глядя снизу вверх черными навыкате глазами. — Я… не подумайте чего… можно вас нарисовать?
Лаванда награждает его Лучшим Аврорским Взглядом, парнишка испаряется, пробормотав напоследок: «Да я чего? Я ничего…» — но ее окончательно отпускает. К парику и шляпке добавляется что-то вроде платка, продавец переспрашивает:
— Эту бандану, мисс? — равнодушно скользнув по ней взглядом.
Спохватившись, Лаванда выбирает в подарок две заколки с блестящими камешками. Одно дело Лондон, а другое — провинция, где каждый чужак на виду, уговаривает она себя и, окончательно плюнув на благоразумие, покупает платье, длинное платье в цветочек в тон шляпке, и поспешно, боясь не натворить еще что-нибудь, аппарирует к дверям «Дырявого котла».
Завтра точно, обещает она себе.
***
Ночью Лаванда просыпается — так резко, будто кто-то крикнул у нее над ухом. Вскакивает, пошатнувшись спросонья, рывком открывает дверцу настенного шкафчика. Книг у нее совсем немного. За последние десять лет она не прочитала ни одного романа и не открыла ни одного номера «Ведьмополитена», единственное, что ее хоть как-то занимает — мемуары. Пусть их пишут чаще всего те, кто войны и не нюхал — тем больше поводов без помех перемывать кости идиотам-авторам. Но Рита Скитер не идиотка, отмечает про себя Лаванда, на ощупь — свет ей не нужен, — находя на полке толстый том «Блеска и нищеты демобилизации» и перелистывая страницы. Фамилия Уизли там упоминается, конечно, но о том, за что Скитер должна бы уцепиться в первую очередь, о скандальной женитьбе Мальчика-который-выжил — ни единого слова. Просто в какой-то момент вместо «мисс Грейнджер» в тексте возникает «миссис Поттер». Но сейчас Лаванде нужно другое. «Именно в это время Гарри Поттер помирился со своими родственниками по матери, мистером и миссис Дурсль, магглами, у которых прошло его детство, — читает она. — Несмотря на сиротство и тяжелые испытания, Гарри Поттер сумел преодолеть детские обиды и в какой-то степени заменил сына своим тете и дяде». Раньше она пробегала эти строчки взглядом, не слишком вникая, но сейчас намеки Риты понятны с полуслова. Заменил сына, который погиб. И даже частным порядком запрашивал обстоятельства его гибели, но ничего подозрительного не обнаружил.
Она засовывает книгу на место, забирается под одеяло. Загадка оказалась слишком легкой, разве что остается вопрос — почему не официально? Гарри вполне мог инициировать расследование по всем правилам, раз уж погибший имел отношение к магическому миру. Решил не злоупотреблять служебным положением? Не захотел поднимать шум?
Под одеялом тепло, она сворачивается в клубок, уже в полусне раздумывая о том, что времени у нее немного. До выхода на службу три недели, но полнолуние через двенадцать дней, да еще пару прибавить на отлежаться.
Дерби, повторяет она, морщась от воспоминаний. Психиатрическая лечебница. Чего уж там, отличное место, чтобы провести отпуск.
***
Может быть, в Дерби что-то и изменилось с прошлого ее визита, но закоулок за пабом «Ноев ковчег» остался прежним. Лаванда морщит нос, стараясь не чихнуть. Сюда забегают подраться, справить нужду или перепихнуться по-быстрому, но запаха Рона она не чувствует.
Она сует руки в карманы куртки, трясет головой, проверяя, хорошо ли сидит белобрысый парик, и выходит на улицу.
Дерби — не Лондон: поздним утром в спальном районе пешеходов так мало, что хочется спрятаться, укрыться в тени, передвигаясь перебежками от дома к дому. Лаванда горбится и прибавляет шагу: хорошо еще, что ей хватило ума обойтись без шляпки и платья! Город кончается — последние полмили она идет по обочине пустой дороги вдоль живой изгороди, и оттуда, из-за кустов бузины, из чистенького пригородного леска, тоже тянет опасностью. Лаванда принюхивается. Ничего определенного: запахи леса ей незнакомы, наверно, в том и дело. Она уже почти бежит, переведя дух только за солидной чугунной решеткой больницы, вернее, целого городка, вокруг которого раскинулся ухоженный сад с клумбами, дорожками, фигурно подстриженными кустами. Лаванда прячется за одним из них — ярко-розовым рододендроном. Она и не думала, что способна так бояться — и что способна бояться вообще. Еще раз оглядывается, достает из кармана мантию-невидимку, дешевую, одноразовую: компромисс между чарами, которые тот же Рон может обнаружить, и непривычным маггловским макияжем.
Двухэтажное здание административного корпуса увито пахучей глицинией. Лаванда фыркает, проскальзывает внутрь, находит на первом этаже табличку «Отдел по работе с персоналом». Дверь в него приоткрыта — достаточно, чтобы войти. За большим столом сидит молоденькая темнокожая девушка в зеленой униформе и громко клацает длинными, тоже зелеными ногтями по кнопкам компьютера. Почти как в маггловской полиции, только форма другая. Лаванда бесшумно заходит девушке за спину, попутно обшаривая кабинет взглядом. Никаких документов в открытом доступе. Один шкаф закрыт — оттуда бумагой все-таки тянет, но со шкафом можно повременить. Кражу со взломом пока отложим, усмехаясь про себя, квалифицирует Лаванда. Девушка что-то напевает — и едва не подскакивает, когда откуда-то раздается оглушительное:
— Мисс Нвамбе, подготовьте приказы об увольнении!
— Сию минуту, миссис Кинг! — отвечает девушка и принимается щелкать по кнопкам еще быстрее.
Приказы об увольнении. Значит, где-то там внутри есть и приказы о приеме на работу?
Рядом с Лавандой что-то жужжит, и из белого ящика по соседству начинают выползать листы бумаги. Она еле успевает посторониться — девушка подхватывает листы, пробегает их глазами: Лаванда успевает разглядеть только «Уволить с десятого числа июля месяца сего года…»
Стало быть, бумаги все-таки существуют. Девушка стремительно выбегает за дверь. Лаванда идет следом, обнаруживает таблички «Директор отделения по работе с персоналом» и «Архив». Второе куда перспективнее, но дверь в него заперта. Ждать нет смысла — нужно либо вернуться вечером, либо…
Гостеприимный рододендрон ждет, Лаванда скрывается за ним, снова оборачивается к лесу — и застывает. Запах! Явственный, свежий, острый запах взрослого оборотня обрушивается на нее как удар. Она ахает без голоса — и в совершеннейшем ужасе аппарирует с места, так и не сняв мантии и не сосредоточившись, как следует…
…Прямо домой, на два свободных квадратных фута между кроватью и столом, каким-то чудом целая и невредимая. Сил нет не то что встать, но даже перекатиться на бок, пусть даже ноги упираются в стену, а голова в ножку стола. Кажется, запах переместился вместе с ней. Сердце колотится, руки и ноги вздрагивают, будто сами по себе пытаются бежать туда, к тому, кто зовет ее, потому что этот запах и есть призыв.
«Волки — общественные животные, — голос Гермионы Грейнджер даже в воображении действует на нервы, зато и возбуждение гаснет. — Волк-одиночка в абсолютном большинстве случаев легенда, персонаж сказки. Если ты не хочешь заводить отношения с себе подобными, Лаванда, приходи хотя бы на сеансы групповой терапии. Я уверена, они пойдут тебе на пользу!»
Она садится, обхватив колени руками. Это все полнолуние — конечно же, полнолуние! Может быть, и запаха никакого не было, хватило угрызений совести и мыслей о Рональде Уизли, а волчья природа подсказала остальное. Так или иначе, больше выходить за ограду больничного парка ей не нужно. Зато понадобится кое-что другое…
Лаванда стаскивает помятую куртку, морщась, сдирает парик — боль окончательно отрезвляет — и идет к камину.
— Мастерская Дина Томаса!
Личное дело Рона Уизли хранится в компьютере — и она предпочтет несколько раз щелкнуть по кнопкам, чтобы найти его и прочесть, а не взламывать двери и обшаривать архив. У нее не так уж много знакомых, умеющих обращаться с компьютером, и Дин лучший из них: не откажет и не спросит лишнего. Дин — дуомаг, так это сейчас называется. Ему без разницы, в каком мире жить и что рисовать — комикс про безумного маггла Мартина Мигглза или иллюстрации к маггловским сказкам про волшебников. Лаванда ждет ответа и косится в сторону шкафа: несколько выпусков «Потти Гаррета против Василиска» с дарственной надписью хранятся на нижней полке.
— Лав-Лав? Заходи! О, крутая прическа!
Она ныряет в камин. Дин машет ей из-за стола, заваленного всякой всячиной, над которой возвышается компьютер, куда больше и красивее больничного.
— Как вообще дела?
Полная чушь, но все они, несостоявшиеся выпускники девяносто восьмого — и Дин тоже — считают, что виноваты перед ней. Спорить бесполезно, она пробовала. Лаванда морщится, пожимает плечами и рассказывает про свой вынужденный отпуск.
— Ясно, — кивает Дин и смотрит вопросительно.
— Компьютер, — говорит Лаванда. — Если я научусь, будет больше шансов, что меня оставят на службе.
— Клево! — соглашается он. — Только компьютер — это очень много всего. Надо разобраться, что именно тебе нужно.
— Искать, — отвечает она быстро. — В полиции могут по имени найти любого… ну, почти, я видела. И в маггловских больницах. Если мы сможем делать это сами, без них…
Он смеется.
— Не слабо! Но вообще дело десятое, полицейская база, больничная или какая. Главное — уловить принцип, сечешь?
Через два часа она уходит: набросок нового персонажа комикса, женщины-волка по имени Брауни Лав, подмигивает ей на прощанье с листа бумаги.
***
Темнокожую девушку из Отдела по работе с персоналом зовут Адела Нвамбе.
Лаванда аппарирует прямо к двери ее кабинета на следующее же утро, дожидается, пока откроют дверь, и бесшумно и стремительно занимает позицию, позволяющую видеть и экран, и кнопки, по которым ловко цокают выкрашенные в зеленый цвет ногти. И следит, внимательно и безотрывно, час, и другой, и третий. К обеду она узнает имя не только самой девушки, но и ее бойфренда, сестры и подруги, ее мнение о начальнице, ее планы на вечер и марку любимого мороженого. И расположение кнопок (клавиш, напоминает себе Лаванда, Дин называл это клавишами), которые нужно нажимать, чтобы извлечь из компьютера сведения о тех, кто принят на работу, или уволен, или собирается в отпуск.
На следующий день она приходит снова, напоминая себе, что вовсе не собиралась превращаться в Грейнджер. Полнолуние приближается. Стоять неподвижно все труднее, легкий зуд под кожей будто напоминает, что скоро сквозь нее прорастет волчья шерсть. Луна выкручивает кости, бросает то в жар, то в холод. Третий день Лаванда выдерживает с трудом. Когда Адела Нвамбе выходит на перерыв, у нее едва хватает сил на аппарацию.
В хорошие месяцы ей удается жить нормально вплоть до последнего дня, но этот — один из худших. Лаванда забивается в угол дивана, заползает под тяжелое одеяло и с трудом дотягивается до стакана с водой.
— Плохой, — даже не спрашивает, а утверждает заглянувшая вечером Падма. Она уходит на кухню и гремит там посудой, попутно рассказывая про Парвати, к которой внезапно нагрянула в гости свекровь. Лаванда сочувственно мычит: индийская свекровь та еще напасть, хуже драконьей оспы. Падма приносит ужин, ждет, пока Лаванда доест. Они не дружат, но общаются мирно, будто не слишком близкие родственники. Падма даже предлагает остаться, но Лаванда мотает головой и снова погружается в зыбкий больной туман.
Разумеется, оборачиваться в одиночку она не собирается. Стараниями все той же Грейнджер каждый страдающий ликантропией имеет возможность вызвать специально обученного работника Министерства — для помощи и контроля. Лаванда вздыхает, но заполняет форму заявки.
Мистер Фэлсворт, немолодой, длиннолицый и флегматичный, стучит в камин поздно вечером. Это лучший вариант: за годы знакомства он не сказал ни слова сверх положенного и ни разу не изменился в лице. С вечным выражением терпеливой скуки он провожает Лаванду, завернувшуюся в старый халат, в подвал, ждет, пока она выпьет антиликантропное зелье, а потом педантично накладывает положенные заклятия.
Должно быть, ее волку этот халат чем-то дорог — по крайней мере, он переживает уже третье обращение. Лаванда расстилает его в углу, устраивается и ждет. Привыкнуть к этому невозможно. В голове что-то взрывается, перед глазами вспыхивает белый огонь, прожигая насквозь, и в этом огне Лаванде мерещатся Рон Уизли, сидящий под кустом бузины, и запах волка, пронизывающий все вокруг.
Утром ей удается очнуться раньше, чем отворяется подвальная дверь. Халат все еще цел — просто рекордсмен, да и только!
— Теряете массу, мисс Браун, — замечает Фэлсворт. Лаванда вздрагивает — он впервые позволяет себе личное высказывание. Должно быть, она и вправду отощала. Любому оборотню нужно много есть, чтобы менять форму: может, ее и развезло раньше времени потому, что последние дни не удавалось вовремя пообедать?
В комнате за накрытым столом ждет Парвати, и это тоже удивляет: неужели Фэлсворт ее вызвал? Или Падма постаралась? Лаванда не спрашивает. Она переодевается, снова чувствуя себя человеком, под неумолимым взглядом Парвати одолевает полную тарелку карри. Завтра, думает она снова. Завтра все выяснится. Совесть ее почти не мучит.
***
Кое-что ей удается предусмотреть, например, маггловскую сигнализацию и видеокамеры. Лаванда аппарирует в Отдел по работе с персоналом прямо в мантии-невидимке за пару часов до рассвета. Компьютер встречает ее еле слышным гуденьем — Лаванда заставляет его проснуться, как показывал Дин, нажимает на те же клавиши, что и Адела Нвамбе, находит буквы «Р» и «О» и застывает в растерянности. Едва не напечатала «Рональд Уизли», растяпа! Ей нужен никакой не Рон — Робби, который может быть и Робертом, и Робином, и каким-нибудь Рупертом. Ничего, успокаивает себя Лаванда, вряд ли здесь найдется так уж много санитаров с похожими именами. Собственно, их и нет. Есть один-единственный Роберт Ред, служащий в отделении непсихотических расстройств, что бы это ни значило. С фотографии на экране на нее смотрит знакомое лицо, разве что морщин на нем прибавилось и исчез дурацкий наивный взгляд. Под фотографией строки — некоторые из них черные, другие цветные. На цветные — она помнит, — можно нажимать, чтобы узнать какие-нибудь подробности.
«Амнезия неопределенного генеза, — читает Лаванда. — Диссоциативная фуга. Был обнаружен недалеко от Дерби, не смог сообщить о себе никаких сведений, утверждал, что не помнит. Воспоминания не восстановились. После лечения признан вменяемым. Правильно оценивает окружающую обстановку, в беседе адекватен, сразу запоминает сообщаемые сведения. Во время нахождения в стационаре на добровольных началах помогал персоналу. Принят на работу уборщиком помещений. Закончил краткосрочные курсы при больнице. Принят в отделение непсихотических расстройств ассистентом по уходу за больными, — так, уж почти семь лет назад. — Опекает признанных частично дееспособными Джона и Джейн Доу».
Она осторожно тыкает в имена. Изображение гаснет, вместо него появляется другое. На Лаванду смотрят мужчина и женщина средних лет и самой обычной внешности. У мужчины карие глаза, хмуро глядящие из-под низких прямых бровей, у женщины — копна вьющихся темных волос. И нет необходимости вспоминать, где она могла их видеть раньше.