"Волчица"

[harrypotterbb]

Название: Волчица
Автор:  asanna
Бета:  19011967
Иллюстрации:  Marina-igkv
Пейринг/Персонажи: Драко Малфой/Билл Уизли
Нарцисса Малфой/Люциус Малфой
Нарцисса Малфой/Билл Уизли
Категория: слэш, гет
Жанр: романс, драма
Рейтинг: R
Размер: миди
Предупреждение: АУ, ООС
Саммари:
Что такое «оборотень»? Болезнь, проклятие или судьба?
И что на самом деле означают слова «волчье сердце»?
30468 слов

1. Нарцисса Малфой

Когда ты родился, мальчик мой, я не обрадовалась этому. Люциус так и сказал:

— Сука ты, Нарси.

А я отвернулась.

Роды были тяжелые. Мне потом сообщили, что длились они двадцать восемь часов, и я чуть не умерла, несмотря на лучших из всех возможных колдомедиков и зелья Северуса Снейпа. Сказать тебе правду? Я и надеялась умереть. Надеялась никогда не видеть больше мужчину, который превратил мою жизнь в ад. Надеялась никогда не взять на руки его ребенка. Девять месяцев, девять проклятых месяцев я носила в себе доказательство его нелюбви ко мне. Разве этого было недостаточно для исполнения клятв? С моей точки зрения, более чем.

Но мне не повезло: я выжила. Я выжила, чтобы узнать, что мой ребенок умирает. Наверное, это было правильно. И, как мне казалось, в какой-то мере справедливо: магия не хотела ребенка Люциуса Малфоя. Магия не хотела продолжения этого рода. Несколько дней мне даже нравилось подобное объяснение. Где-то в глубине своей черной души я находила его вполне заслуженным. Пока не услышала плач. Это было совершенно невозможно: тебя держали в северном крыле, тогда как мои покои располагались в южном. Люциус отчаянно боялся, что моя ненависть причинит тебе вред. Вокруг тебя находились самые опытные няньки, колдомедики и наидовереннейшие домовики со всей своей нечеловеческой магией. А я слышала твой плач. Сначала — тихо-тихо, едва на грани сознания, потом — все громче и громче, не умолкая ни на миг.

— Нарси, наш сын умирает, — сказал мой муж.

А я пожала плечами. Я дала нашему сыну жизнь. Больше мне нечего было ему дать.

Я действительно верила в то, что думаю именно так. Иногда мы должны кому-нибудь верить — хотя бы себе самим.

А потом ты позвал меня: «Мама!» Тебе было две недели отроду, и, разумеется, ты не умел говорить. Но я так отчетливо услышала это сквозь плач: «Мамочка! Мама!» Люциус назвал меня сукой. А я все время считала, что на самом деле я — человек. Только мой муж, как всегда, оказался прав. Человек был бы способен бросить своего щенка, сука — нет. И однажды ночью я сломалась. «Мама! Мамочка!» Разве можно под это спать? Путь в северное крыло стал самым длинным в моей жизни. Я шла, едва ли не зубами цепляясь за портьеры, обдирая ногти о дубовые панели стен, пытаясь удержаться, не делать очередной шаг. Мне это не удалось — я дошла. Ты лежал в своей золоченой колыбельке с фамильными вензелями проклятых Малфоев и уже даже не кричал — синеватые губы чуть шевелились, выплевывая какое-то жалкое покряхтывание. Рядом на низеньком табурете отчаянно таращила глаза на вошедшую в спальню наследника хозяйку почтенная эльфийка в белоснежной наволочке.

Я взяла тебя на руки, а она не сказала ни слова. Хотя потом, как я узнала, прижгла себе пальцы утюгом. Ведь хозяин Люциус запретил подпускать к наследнику свою невменяемую жену. Ты посмотрел на женщину, которая ненавидела тебя с момента твоего зачатия, закрыл глаза и сладко засопел, словно вдруг вернулся домой. А на меня обрушилась несравненная, прекраснейшая тишина. И я поняла, что от судьбы не уйдешь: у меня есть сын.

А потом пришло еще и осознание: в моей жизни появился человек, которому просто необходима моя любовь. Тот, кто не отшатнется от меня с гримасой омерзения на лице. Тот, кто будет любить меня лишь потому, что я — это я.

Я держала на руках свое почти невесомое будущее и плакала. От счастья.

— Тебе повезло, жена, — сказал потом Люциус. — Теперь не придется рожать второго.

В этом высказывании присутствовала железная логика: род не может остаться без наследника. Если бы малыш умер, я была бы должна попытаться снова выполнить свой долг перед благородным семейством Малфоев.

Иногда я думаю: как бы сложилась моя жизнь, если бы я не любила своего мужа? Просто, как многие девушки нашего круга, вышла бы замуж, выполняя волю родителей? Обрела бы уют и покой в собственноручно созданном семейном гнездышке… Разливала бы чай в полупрозрачный фарфор, выращивала розы, блистала на приемах и честно выполняла свой супружеский долг так, как было бы угодно моему господину и повелителю. Моему супругу.

Все бы у меня могло получиться, если бы я так безумно, отчаянно, нежно не любила Люциуса Малфоя.


2. Драко Малфой

В жизни Драко Малфоя были счастливые времена, когда он считал себя подлинным властелином мира. Еще бы! Знатный род, влиятельный отец, много денег на фамильном счете в банке Гринготтс. Мать, готовая выполнять любые капризы. Распределение на Слизерин, и лучший друг отца — в качестве декана.

Картину портил проклятый Поттер, отказавшийся принять руку и дружбу наследника рода Малфоев, но не прекращавшаяся все годы учебы борьба с несносным очкариком добавила школьным будням страсти и перца. А еще научила ненависти. Впереди просматривались жизнь, полная служения Великому Темному Лорду, героическая борьба за идеалы чистокровности, нежная невеста Астория Гринграсс, с которой их помолвили едва ли не в колыбели, сын — наследник рода и папина гордость. Дальше воображение Драко не заходило, но и без того все казалось ясным и предопределенным до последней мелочи. А если и предполагались какие-либо сюрпризы, то они просто обязаны были стать приятными, словно рождественские подарки под сияющей елью в Большой гостиной Малфой-мэнора. Так, во всяком случае, думал когда-то Драко Малфой, Великолепный.

Он ошибался.

Ошибался, если честно, во всем — и с самого начала. Нет, знатный род и деньги остались своего рода константой, а вот прочее… То, что не купишь ни за какие богатства – свобода. Драко в полной мере ощутил это в тот миг, когда Метка Лорда впилась в его напряженное от ужаса предплечье. Он пытался убедить себя, что Метка – знак принадлежности к древнему братству, знак избранности, но почему-то все чаще и чаще из глубин подсознания всплывало совсем другое: «рабское клеймо». Тем более что непогрешимый отец очутился в Азкабане, а поселившийся в их родовом имении Великий Темный Лорд, представший при ближайшем рассмотрении полубезумным кровавым маньяком (хотя в этом Драко боялся признаться даже мысленно самому себе ночью под одеялом), приказал ему убить Альбуса Дамблдора — одного из самых могущественных волшебников современности.

Драко казалось, что мир рушится, рассыпается, как карточный домик, который мама учила его строить в далеком-далеком детстве. Дунешь — и нет его. Убить Дамблдора! Проще было бы сразу сигануть вниз головой с Астрономической башни. Лишь уверенность, что в случае такого, мягко говоря, трагического исхода пострадает прежде всего мама, оттащила от прохладных каменных зубцов, заставила чинить Исчезательный шкаф, ввязаться в эту идиотскую глупость с зачарованным ожерельем (Драко до сих пор скрипел зубами, вспоминая свой провал) и с бутылкой медовухи, подаренной Слагхорну. Только… Драко знал, что пропасть уже смотрит в него своими сияющими глазами, вглядывается зло и жадно, поет на разные голоса: «Ты мой! Ты мой! Еще шажочек!.. Ну же, еще!» Он перестал есть. Почти не мог спать. Слезы начинали капать из глаз по любому, даже самому ничтожному поводу. Ядовитые шпильки в сторону Поттера перестали приносить прежнее удовольствие. Декан Слизерина не воспринимался надежной защитой и опорой. Мерлин! В этот страшный год Драко Малфой впервые отчетливо понял, что, еще не вступив по-настоящему в игру, уже проиграл.

Он не был готов к боли. Он не был готов к смерти. Он не был готов к тому, чтобы нести за кого-то ответственность. Он и к жизни, как выяснилось, не был готов. А еще он не умел быть благодарным. Маме, которая, как потом выяснилось, взяла со Снейпа Непреложный обет, не давший наследнику рода Малфоев стать убийцей. Снейпу, все-таки заавадившему старика Дамблдора. Поттеру, который вытащил своего школьного врага из Адского пламени Выручай-комнаты.

Особенно Поттеру. Который, как выяснилось потом, спас всех-всех, весь проклятый магический мир — и не успел спасти одного-единственного Малфоя. Впрочем, о чем это он? Адское пламя, неизвестный Пожиратель… Поттер сделал все возможное. Он же не представлял, что великолепный Драко Малфой в своей неуклюжей попытке выбраться из рушившегося замка повстречает хромающего на все четыре лапы Фенрира Сивого — и тот улыбнется ему разбитыми волчьими губами.

— Ты кричишь ночью, — говорит мама, накладывая Заглушающие, чтобы не слышал отец. Сам Драко чары не накладывает — из чистейшего упрямства, каждый раз надеясь, что на этот раз кошмары обойдут его стороной.

Он кричит ночью. Каждую ночь — отчаянно, срывая голос, из последних сил. Ему снится один и тот же сон: огромный волк, альфа стаи вервольфов, что пришла под руку Темного Лорда, став его цепными псами, огромный волк-оборотень, чья и без того достаточно темная шкура почти почернела от крови — своей и чужой, припорошенный каменной крошкой, делает гигантский, хотя и не слишком грациозный прыжок, чтобы сомкнуть клыки на правой руке глупого, наивного мальчишки, аккурат поверх Метки, а потом, пристально глядя в глаза, тщательно зализывает кровавую рваную рану. Вероятно, обычные вервольфы и забывают себя после превращения, может, они и становятся жалкими рабами полной луны, но только не Фенрир, не альфа. Этот точно знал: как бы ни обернулась битва, Малфой его не забудет. Никогда. Полнолуние? Иногда это не имеет ровно никакого значения. Лишь ненависть, которая сильней любой магии.

Драко даже не догадывался, за что его ненавидел Грейбек. Но тот ненавидел наследника Малфоев бешено, можно сказать, люто. Всегда старался унизить его в присутствии Господина, подчеркнуть никчемность и слабость, напугать, подкараулив где-нибудь в одном из темных коридоров Мэнора. «Добыча! — шептали его растянутые в крайне неприятной улыбке какие-то уже не совсем человеческие губы. — Жалкий кролик!» И Драко, загоняя глубоко внутрь свой ужас и надменно вздернув подбородок в лучших традициях профессора Снейпа, шипел в ответ: «Грязная шавка! Цепной пес! Пойди прими душ, от тебя воняет псиной!» Собакам и волкам нельзя показывать слабость.

Грейбек погиб в той битве, когда Драко Малфой перестал быть человеком. Окровавленное тело вервольфа, совершившее предсмертную обратную трансформацию, нашли спустя три дня под одним из завалов. Судя по всему, Драко был не единственной и даже не последней жертвой оборотня.

Впрочем, про то, что он — жертва, не знал никто. Разумеется, кроме родителей. Отец, скривив разбитый ныне покойным Лордом рот, молча удалился в свой кабинет, а мама, откинув со лба прядь волос, на миг прикрыла глаза и сказала, как говорила в детстве, стоило наследнику расколотить коленку или сломать руку, упав с норовистого отцовского жеребца:

— Тс-с-с! Все будет хорошо.

Драко горел желанием поверить матери. Как тогда, в детстве. Ему хотелось, чтобы легчайший взмах волшебной палочки унял боль, чтобы зелья, сваренные профессором Снейпом, залечили раны, как это произошло после поттеровской «Сектумсемпры», чтобы не осталось ни памяти, ни шрамов. Только мама больше не была всесильной феей, профессор Снейп лежал в могиле, отец по-прежнему молчал, а шрамы, нанесенные клыками оборотня, не убирались никакими мазями. И все ближе подступало полнолуние.


3. Нарцисса Малфой

— Ты же понимаешь, — сказал Люциус, — если он перекинется, у нас больше не будет сына. Я не могу допустить, чтобы в род Малфоев затесался… зверь.

Он даже не сумел произнести «оборотень». Люциус ненавидел оборотней и их предводителя, Фенрира Грейбека, считал их грязными животными. Впрочем, ненависть была вполне взаимной.

Я не стала говорить мужу, что только он виноват в случившемся с тобой. Сначала, когда позволил себе увлечься идеями Лорда; потом, когда подставил руку под проклятую Метку, сделав нас всех заложниками этой страшной ошибки. И именно Люциусу отомстил Сивый в тот страшный день. Твоему отцу, не тебе.

— Люциус, мальчик не виноват.

— Не виноват? — муж приподнял брови. — Нам достался наследник с дефектом, Нарси. Все ваша проклятая блэковская кровь: не мужчина и даже, похоже… не человек.

Мне стало страшно. Он принял решение.

— Люциус!

Он подошел ко мне и обнял очень нежно, так, как не обнимал никогда, если, разумеется, не нужно было демонстрировать посторонним силу семейных малфоевских уз.

— Не плачь, дорогая. Ты еще молода. Пора подумать о новом наследнике.

— Нет!

Щеку обожгла пощечина.

Идиотка! Я должна была помнить, что Люциус терпеть не может слово «нет». Мне стало слишком страшно за тебя, мой мальчик. Я забылась.

— Я приду к тебе сегодня, дорогая. Не запирай дверь.

Словно я бы посмела!

— Конечно, милый, — покорно кивнула я, стараясь скрыть слезы.

Люциус терпеть не мог женских слез. Леди Малфой не плачет, она знает свой долг.

Я знала свой долг.

Мой супруг развернулся и вышел из комнаты, будто все еще являлся господином мира и собственной судьбы. Я долго смотрела ему вслед, затем перевела взгляд на стены Малой гостиной. Ты помнишь, как выглядел Мэнор в тот первый послевоенный месяц? Хотя, конечно же, нет. Тебе было не до того. А я помню: шелковая обивка стен, свисавшая неопрятными клочьями, разбитая посуда, разломанная мебель, пятна копоти на потолке — кто-то из милых гостей сбивал огненными шарами случайно залетевшую в дом птицу, пятна крови на полу в Большой гостиной, где имел обыкновение развлекаться наш Лорд. Пятна, которые так и не удалось до конца оттереть домовым эльфам. И это я еще не говорю о подвалах.

Люциус делал вид, что все в порядке. Что все прошло — словно и не было. Беспокоился о том, как поведут себя новые власти. Впрочем, не слишком беспокоился. «Ловко ты сообразила с Поттером, дорогая. Мальчишка — наша страховка». И деньги, само собой — фамильные сейфы Малфоев. Мы должны были выжить — любой ценой. Но не все.

Я прочла это в льдисто-серых глазах моего супруга. Он терпеть не мог несовершенства. С этой точки зрения сын-оборотень никак не вписывался в картину нашего грядущего семейного будущего. И раз речь зашла о необходимости появления на свет нового наследника, значит, старого уже списали со счетов. Что он планировал для тебя, твой безупречный отец? Несчастный случай? Последствия страшных душевных потрясений? Не Мунго, нет. Даже в Мунго нельзя скрыться от полнолуния. Ты должен был умереть, мой мальчик. Принятое решение — крепче магической клятвы. Люциус Малфой никогда не отступался от своих решений.

Ночью возлюбленный супруг пришел ко мне. Я выглядела покорной, ласковой и готовой буквально на все. Люциус покинул мою спальню в полной уверенности, что жена наконец-то выучила все необходимые уроки, и, следовательно, впереди у нас годы и годы безоблачного счастья.

А на следующий день в Мэнор нагрянули авроры. Они перевернули особняк вверх дном, обнаружили все тщательно замаскированные тайники с темными магическими артефактами, все спрятанные как можно дальше от любопытных глаз гримуары по Запретной магии, все, что рачительный хозяин не смог выбросить или уничтожить после смерти Лорда. Авроры не упустили ничего — словно знали.

Люциус был потрясен. Он даже не сопротивлялся аресту. Нас с тобой не тронули — соблюдали уговор. Наша свобода — твоя и моя — и полное снятие обвинений по любым мыслимым и немыслимым статьям в обмен на Люциуса Малфоя со всеми возможными доказательствами его вины в пособничестве Темному Лорду и многочисленными счетами в Гринготтс и маггловских банках. Так мы договорились с господином Шеклболтом, временно назначенным исполнять обязанности Главного аврора. Именно ему я написала после разговора с Люциусом о наследнике. И получила положительный ответ.

Поэтому — да, авроры знали.

Нам зачли сотрудничество со следствием. На суде Визенгамота над бывшими Пожирателями, который состоялся спустя неделю (победители спешили), я была свидетелем обвинения и дала исчерпывающие показания против собственного мужа. Его приговорили к «поцелую дементора», как и всех остальных. Пощадили только детей — тут постарался Поттер. Тебя не было на суде. Я запретила. По-моему, ты не испытывал ко мне по этому поводу ничего, кроме благодарности.

Со мной навсегда останется взгляд Люциуса, когда нам разрешили проститься перед тем, как вывести приговоренных из зала суда.

— За что, Нарси? — потрясенно спросил бывший супруг и повелитель, едва я поцеловала его в губы коротким, прощальным поцелуем. — Что я тебе сделал?

— Не надо было трогать Драко.

— Но ведь ты же любила меня?!

Он вспомнил об этом в тот миг, мой прекрасный принц, платиноволосый Люц. А может, никогда и не забывал.

— Я и сейчас люблю тебя, — просто ответила я — и вышла из зала суда.

На следующий день усталая сова Визенгамота принесла официальную бумагу о том, что мой супруг, Люциус Малфой, скончался в Азкабане после «поцелуя дементора».

В тот день я надела черное и выпила одна целую бутылку золотого эльфийского вина, чтобы не думать, не ворошить прошлое.

Ты отказался надевать траур по отцу и лишь тихо плакал у себя в комнате, упав на постель. Я не пошла тебя утешать. В конце концов, ты больше не был маленьким мальчиком, маменькиным сынком. Ты был Малфоем — и главой рода.

Приближалось полнолуние.


4. Драко Малфой

Впервые в жизни Драко позавидовал магглам как раз тогда, в первый послевоенный май. У них был бог. Даже не так: Бог. Раньше Драко ужасно веселился, когда во время летних каникул они с мамой заходили в старинные соборы, чтобы насладиться чудесами архитектуры, цветным великолепием витражей, скульптурами, созданными гением кого-нибудь из великих, роскошными, хоть и не живыми картинами… и сталкивались с исполненными нелепой надежды на чудо взглядами магглов, обращенными то ли к изображениям бородатых святых, то ли к светлому лику Мадонны, державшей на руках серьезного пухлого младенца.

Глупые, глупые магглы, наивно полагающие, что за монетку, брошенную в ящик с электрическими свечками, могут купить благоволение своего сурового маггловского бога. «Зачем нужен бог, — думал Драко, — когда есть магия?»

И вот сейчас его магия по-прежнему оставалась с ним, но оказалась совершенно бессильна против того страшного, что надвигалось грозно и неотвратимо. Драко хотелось упасть на колени и просить какую-нибудь всеведущую и всемогущую силу избавить его от этого испытания. Но, однако, маги — не магглы, у них нет не только Бога, но даже самых завалящих мелких божков. Магия молчала, полнолуние приближалось, и даже страшная смерть отца не могла считаться достаточной жертвой той грозной силе, что уже готова была подмять под себя самого последнего из рода Малфоев.

Мама надела черное и совсем перестала улыбаться. А в разрушенном Мэноре появилась бригада эльфов-строителей.

— Откуда деньги? — выныривая на миг из ставшей уже привычной за последние дни апатии, полюбопытствовал Драко, как раз перед завтраком ставший свидетелем того, как к воротам Мэнора была доставлена целая гора строительных материалов. — Разве эти… — он пожевал губами, подыскивая точное слово, но так и не нашел, — не наложили лапу на все наши счета?

— Не на все, — тонко улыбнулась Нарцисса, поднося к губам чашечку изысканного костяного фарфора из недоразбитого Пожирателями фамильного малфоевского сервиза на сто персон. — Они не тронули мой личный счет и тот, что Люциус открыл для тебя в день твоего рождения. Правда, распоряжаться им ты сможешь только по достижении двадцати одного года, но, поверь, бедствовать тебе не придется.

— Если я доживу до своего… совершеннолетия, — грустно вздохнул Драко.

Нарцисса протянула руку через небольшой круглый стол, за которым предпочитала завтракать в последнее время, и погладила ставшие с некоторых пор слишком горячими пальцы сына.

— Ты доживешь, поверь мне.

— Зверем?

Драко ненавидел это слово, но оно все время теперь вертелось у него на языке.

— Зверь, человек — какая разница? — беспечно пожала плечами леди Малфой. — После того, что мы с тобой видели, родной, лично для меня она далеко не очевидна.

— Я… не хочу быть… как Фенрир… — протолкнул сквозь дрожащие губы Драко.

— Ты и не будешь. Разве в тебе живет желание убивать? Вот и с Дамблдором…

— Мама! — Драко поднял на мать красные от постоянных слез глаза. Да, он был противен самому себе, противен до полного омерзения, но ничего не мог поделать. И плакал, плакал… — Я не убил этого чокнутого старика только потому, что струсил! Если бы не профессор Снейп…

— Северус спас нашу семью, — тихо обронила Нарцисса, аккуратно промакивая губы белоснежной накрахмаленной салфеткой. Драко всегда изумлялся тому, как среди практически руин, в которые превратился Мэнор, мама умела почти из ничего создать оазис утонченности и тишины. — Мы в долгу перед его памятью. Хорошо, что мистер Поттер взялся очистить его имя от грязи — пусть и посмертно.

— Мне плевать на Северуса Снейпа! — не выдержал Драко. — Мне плевать на Поттера! Мама! Полнолуние через два дня!

— Не переживай, родной. Мы все успеем.

Он посмотрел на нее так, словно она сошла с ума:

— Что именно мы успеем?

— Сделать для тебя укрытие.

— Укрытие? Какое еще, мордредова задница, укрытие?!

Нарцисса, которая, казалось, только что пребывала в состоянии лучезарного покоя, мгновенно преобразилась в довольно жесткую и авторитарную леди Малфой. (Она была такой все то время, что отец провел в Азкабане — Драко помнил. Настоящая госпожа Малфой-мэнора. Это понимал даже Лорд и потому старался немного сдерживать свой буйный темперамент и распоясавшихся сподвижников — как ни странно, из уважения к хозяйке дома.)

— Надеюсь, ты не думаешь, что, если несчастье все же случится, я отпущу тебя бегать в окрестностях Мэнора, убивая ни в чем не повинных людей? Не говоря уже о том, что даже магглы сейчас не так уж беззащитны и носят при себе оружие.

— Ты… — слегка опешил Драко, — посадишь меня в клетку?

— В клетку? — Нарцисса усмехнулась. — Не драматизируй, дорогой. Просто крепко запертая комната в подвале. Со всеми удобствами.

В голове Драко что-то щелкнуло.

— Стало быть, это… никакой не ремонт?

— Ремонт, мой милый, можно начинать и с подвалов.

Так и вышло, что в ночь полнолуния наследник славного рода Малфоев оказался заперт в самой комфортабельной на свете клетке: с мягким удобным ложем, небольшой туалетной комнатой, запасом воды — и очень прочными решетками, рассчитанными на ярость сошедшего с ума зверя. Себе леди Малфой поставила удобное кресло с другой стороны решетки — и намертво запечатала заклинанием дверь, ведущую из подвала наверх.

— Ты не оставила себе пути к отступлению, — устало заметил Драко. Ему было плохо, словно он перегрелся на жарком летнем солнце или перекупался в студеном пруду. — Если я все-таки вырвусь…

— Мы не можем рисковать другими, милый, — шепнула Нарцисса, усаживаясь на удобные подушки и кладя под правую руку палочку. — Все, что нынче есть у нас — это мы сами.

Драко всей шкурой чувствовал, как там, наверху, сгущаются сумерки. Ему было страшно.

— Мама, расскажи мне что-нибудь.

— Что тебе рассказать?

— Расскажи про вас с отцом. Ты его любила?

Нарцисса улыбнулась каким-то своим воспоминаниям.

— Конечно любила, дорогой.

Драко опустился на пол со своей стороны решетки, подогнул под себя левую ногу, обхватил руками колено правой. На нем были только старые брюки да легкая рубашка на плечах. Уж на что на что, а на неаппетитные подробности превращения человека в вервольфа они за время проживания в Мэноре Лорда и его свиты насмотрелись вполне достаточно. Не стоит переводить понапрасну одежду — все равно после ее придется выкинуть.

Драко подумал, что раньше до последнего цеплялся бы за надежду: все как-нибудь обойдется, все будет хорошо. Но с тех пор произошло много всего, а он сам, похоже, вырос.

— Все мы кого-то ждем… — голос матери звучал задумчиво и нежно, как тогда, когда она рассказывала своему маленькому сыну сказки перед сном. Едва Драко исполнилось десять, отец запретил эти вечерние посиделки, заявив, что мальчик уже слишком большой для подобной ерунды.

— Ты хочешь сказать, чего-то ждем? — поправил ее Драко, но она лишь улыбнулась и покачала головой.

— Все мы ждем кого-то. Наша душа рождена, чтобы отозваться в ком-то другом, ощутив себя, наконец, живою.

— Мама, да ты поэт, — попытался ухмыльнуться Драко. Только ухмылка не вышла — соскользнула с лица, точно плохо закрепленная белая пожирательская маска.

— Просто глупая женщина, дорогой, — Нарцисса наклонилась и ободряюще погладила сына по плечу.

Драко коснулся губами ее руки. Пока что он мог себе это позволить. Пока не взошла луна.

— А дальше? Такое роскошное начало истории… Бард Бидль рыдает от зависти.

— Мне было одиннадцать лет, когда я увидела твоего отца — прекрасного, как сон, Люциуса Малфоя. И поняла, что моя жизнь обрела смысл. Это произошло на распределении в Хогвартсе. Как только Шляпа произнесла: «Слизерин», я шагнула к нему. А он на меня вообще не посмотрел.

Драко кивнул:

— Похоже на отца. Чужие восторги его не занимают. Не занимали…

— Очень даже наоборот, — улыбнулась Нарцисса. — Его всегда интересовало мнение других о его великолепной персоне. Только эти самые «другие» оставались для него невидимками.

— Но ведь он в конце концов влюбился в тебя? Я видел колдофото. Ты выглядела… очаровательно. Как настоящая вейла.

— Спасибо за комплимент, сын. Но никакая вейла не была слишком хороша для Люциуса Малфоя.

— Тогда… как?

— Как это принято в благородных чистокровных семьях: его отец встретился с моим отцом и поинтересовался приданым младшей дочери. Названная сумма вполне устроила благородных Малфоев. Ну и происхождение невесты не подкачало. Андромеда к тому моменту выскочила за своего Тонкса, Беллу помолвили с Лестрейнджем. Осталась одна я. А еще Малфои всегда любили блондинок.

— Веский довод, — обронил Драко, которому все сильнее начинало казаться, что он слушает совершенно неправильную сказку.

— Еще какой! Малфои — большие поклонники красоты. Ты же видел семейные портреты. Но тогда я была счастлива. Мне представлялось, что все мои детские мечты наконец-то решили сбыться. Люциус безукоризненно сыграл свою роль влюбленного жениха: взгляды, касания рук, небольшие подарки, столь милые девичьему сердцу, комплименты, произнесенные самым бархатным из существующих в природе голосов. Мы поженились через год после того, как я закончила Хогвартс: помолвки в благородных семьях — дело не быстрое. Влюбленные должны иметь возможность проверить свои чувства, а адвокаты — составить идеальный брачный контракт.

— Мама! Тебе не идет цинизм!

— Разве это цинизм, сын? Это просто жизнь.

Они оба чувствовали, что еще совсем чуть-чуть — и луна взойдет на небосклон.

— Мама! Не молчи! На самом интересном месте!

Она отлично видела, что ему страшно — и ничего не могла поделать, только продолжать рассказывать свою невеселую сказку, пытаясь отвлечь от горьких мыслей и от ледяного ужаса ожидания, что мурашками растекался в этот миг по бледной малфоевской коже.

— А потом наступил день свадьбы. Мерлин! Как это было красиво! Розы и лилии, шелк и бархат, и сияющие хрусталем люстры, и тысячи волшебных скрипок, поющих на разные голоса о любви. Мое платье шили в Париже — потому что лишь там знают толк в моде. Букет доставили из Италии — от самого знаменитого магического флориста — Джанелло Сорбиони — и стоило это чудо целое состояние. На шею мне матушка надела фамильное ожерелье Блэков: бриллианты и аквамарины, семнадцатый век. И Люциус… Если раньше я думала, что он похож на Прекрасного Принца, то теперь он виделся мне просто существом, спустившимся со звезд. Я считала, что могу забыть, как надо дышать, только от того, что он взял меня за руку. Сам обряд я запомнила плохо. Очевидно, мой жених сказал: «Да». И я сказала: «Да».

Драко обхватил себя руками за плечи. Его била дрожь, явно не имевшая никакого отношения к истории любви Нарциссы Малфой. Наверху наступила ночь.


5. Нарцисса Малфой.

Луна скользнула на небо, на котором со вчерашнего дня не было ни единого облачка. Отличный погожий день. Светлая майская ночь. Первая ночь полнолуния. Я всегда любила луну. Мне казалось, она притягивает меня к себе — и я могу лететь, лететь, лететь…

— Ты слишком романтична, Нарси, — говорила Андромеда, поглаживая меня по голове, точно милого, но совсем не приспособленного к жизни щенка.

— Нельзя быть такой дурой! — цедила сквозь зубы Белла, от души презиравшая всех «девчонок».

Прекрасная, сильная Белла, самая яркая из сестер Блэк, покойся с миром! (Нужно будет при случае пожать руку Молли Пруэтт).

Я готова была думать о чем угодно, вспоминать прошлое, рассказывать сказки, петь про котел, полный горячей любви… Что угодно, мой милый, лишь бы не видеть, как твои глаза становятся янтарно-желтыми с черным круглым, уже совершенно нечеловеческим зрачком.

— Мама! Мне страшно…

Ты говорил так, когда был совсем маленьким: «Мама, мне страшно, не выключай свет», «Мама, мне страшно: в моем шкафу живет монстр»…

К несчастью, оказалось, что гораздо страшнее, когда монстр живет в тебе самом.

Я с ужасом наблюдала начавшуюся трансформацию: ты со стоном упал на четвереньки, почти прижавшись грудью к полу, по спине побежала рябь, потекли, бугрясь, мышцы, даже те, каких не должно было быть в человеческом организме. С омерзительными щелчками и хрустом задвигались кости, то выступая, то вновь проваливаясь внутрь живущего своей собственной жизнью тела. Позвоночник выгнулся дугой, практически сведя колени с локтями, одежда лопнула, выпуская на свободу то, что так отчаянно рвалось наружу, по коже покатилась волна шерсти, лицо вытянулось в морду, на какие-то жуткие мгновения замерев в промежуточной стадии между ипостасями человека и зверя. (Я вспомнила, что Фенрир, будучи чрезвычайно сильным оборотнем, очень любил и часто демонстрировал эту самую далеко не золотую середину.) После всего этого увидеть наконец там, где только что находился мой сын, тяжело поводящего боками снежно-белого молодого волка оказалось почти облегчением.

К тому, что волк, едва придя в себя, со всей своей немалой силы яростно кинется на решетку, я была не готова — и едва успела отшатнуться назад, опрокинув кресло. Белые острые клыки лязгнули лишь в одном дюйме от моей руки. После превращения зверь не помнит себя-человека, он хочет крови. Он жаждет убивать. Моя смерть смотрела на меня из глаз волка.

Я ответила ему предельно спокойным взглядом:

— Я твоя мать. И я тебя не боюсь.

Было жутко наблюдать, как дрожит, почти прогибаясь, закаленная магическими составами решетка под ударами гигантского волчьего тела, когда тот, кто совсем недавно являлся моим сыном, пытается добраться до моего беззащитного горла. У этого существа никогда не имелось человеческой матери, его матерью стала луна, а отцом — Фенрир Грейбек, чтобы этому мерзавцу вовек не настичь свою дичь в полях Последней Охоты!

Воспользовавшись «Левиосой», я отправила в клетку несколько кусков заранее припасенной сырой говядины — после превращения оборотню требовалось восстановить потраченную энергию. Зверь отвлекся от моей недосягаемой в настоящее время персоны и принялся поедать угощение. Это дало мне время на передышку. Впрочем, следовало ожидать, что когда-нибудь он все-таки насытится.

Ночь выдалась долгой. Утоливший голод волк снова кидался на прутья клетки, грозя вывернуть их из магически зачарованных гнезд, жутко лязгали клыки, с черных губ капала слюна, рычание пробегало ознобом по коже, доставая даже до сердца. Приходилось напоминать себе: «Это мой маленький мальчик, мой сын, которого я качала на руках, которому пела дурацкие колыбельные песенки. Это мой сын — и он страдает». Хуже всего было то, что я ничем не могла помочь — только оставаться рядом до самого рассвета. Хорошо, что в мае рассвет приходит рано. Мне не хотелось даже думать про ноябрь.

Когда волк замер, настороженно приподняв морду, словно принюхиваясь к чему-то (хотя к чему он мог принюхиваться в затхлом влажном воздухе подвала, с некоторых пор пахнущего хищником и кровью?), и тихо заскулил, я поняла, что мы, кажется, пережили эту ночь.

Обратное превращение было ничуть не легче первоначального тот же хруст и скрежет перемещающихся на свои законные места костей, судороги напряженных мышц, страшные перекаты то тут, то там проступающих под кожей бугров и впадин. Шерсть спадала волной, как отлив, оставляя на бледной коже какую-то мерзкую слизь, когти втягивались в пальцы, и некоторое время на их месте виднелись кровавые раны, тут же на глазах затягивающиеся, точно их и не было. И звуки: сначала — надрывный и мучительный вой зверя, потом — крик человека, ничуть не менее страшный.

После — тишина. Абсолютная, почти мертвая тишина, в которой так хорошо слышно собственное сердце.

А потом ты посмотрел на меня и сказал:

— Мама.

И я поняла, что ночь закончилась, а мы выстояли.

…После обратного превращения оборотень спит — ему нужно набираться сил, особенно если это оборотень-новичок, для которого все впервые: и психологический стресс, и силовые нагрузки.

Ты спал, свернувшись калачиком на холодном полу, и сладко посапывал во сне.

Я открыла дверь, Очищающими убрала с твоего обнаженного, совершенно беззащитного тела мерзкую слизь, завернула тебя в халат, отлевитировала на кровать. Потом позвала домовых эльфов, чтобы они прибрали в покоях молодого хозяина. Переносить тебя наверх у меня не было сил, а доверить такую сложную работу слугам я не рискнула. Выспишься — переберешься сам.

Удостоверившись, что все сделано как надо, я поднялась по крутой каменной лестнице, ведущей прочь из подвала, и распахнула дверь. Длинный коридор первого этажа был залит розоватыми рассветными лучами. Никогда еще я так не радовалась солнцу — никогда, даже в день своей свадьбы. А ведь то был самый счастливый день моей жизни.

Я спустилась в сад, еще пахнущий ночью и влажной от росы зеленью. Словно сумасшедшие, пели птицы. Жизнь продолжалась. Жизнь, чтоб ее, продолжалась!

Недорассказанная сказка болталась где-то в горле противным комом с привкусом железа, а прошлое никак не хотело отпускать.

Вот здесь, возле розария, были расставлены свадебные шатры.

«Поздравляю, дорогая!», «Выглядишь просто волшебно!», «Пусть магия благословит ваш союз!», «Тебе очень повезло!», «А где Люц?»

И вправду, где Люц? Мне казалось, я могла по-настоящему чувствовать себя живой только тогда, когда он находился в поле моего зрения, когда мое сердце согревало золото его улыбки. Малфои и золото — почти синонимы, правда? Хотя, как я всегда считала, моему мужу больше шло серебро.

Я пошла в дом, чтобы найти того, без кого болезненно замерзало мое сердце: найти, обнять, с полным правом обхватить руками, прижаться к твердой груди, почувствовать прикосновение нежных горячих губ.

Кто сказал: «Кто ищет, тот найдет»? Я нашла его в Серебряной гостиной (Малфои и серебро) на полу, с голым задом, остервенело вколачивающимся в какую-то женщину с растрепанными темными волосами. Я оценила благородное кружево подвязок на стройных, разведенных в стороны бедрах, зеленый атлас смятых юбок, идеальные алые ногти, царапающие обнаженную спину моего теперь уже законного мужа, и горячий выдох: «Е-е-еще!» Белла. Это была Белла. Моя сестра.

А потом она заметила меня.

— У нас зрители, Люц! — Эта улыбка. Прекрасная, сияющая улыбка.

Мужчина моей жизни обернулся, не отнимая своих восхитительных, словно вылепленных гениальным скульптором рук от ее приподнятой корсажем груди, и тихо прошипел, кривя алые, зацелованные губы:

— Пошла вон!

— Но…

Он все-таки на миг прекратил ласки, но только для того, чтобы подхватить с ковра свою волшебную палочку:

— Вон! Мы поговорим после!

Меня вынесло из комнаты, и дверь захлопнулась перед моим носом. Последнее, что я успела услышать: смех Беллы и страстный стон Люциуса.

Я скрылась в отведенных мне покоях, спряталась, точно зверь в нору. Бессмысленно было искать у кого-то поддержки и помощи: в нашем мире брак числился среди самых незыблемых основ бытия. Когда меня передали мужу, я стала его собственностью. Я не вернулась к гостям, не вышла проститься. Мой мир рухнул. Как я могла идти босиком по его обломкам? Улыбаться, кивать головой, принимать поздравления? Смотреть в глаза человеку, которого еще совсем недавно так любила? В конце концов, устав от рыданий, я просто заснула на белоснежном, расшитом чайными розами покрывале. А потом в дверь постучали.

— Открой, дорогая, это я.

Было бы странно, не узнай я этот бархатный голос.

— Я не хочу тебя видеть.

— Очень жаль, потому что у нас впереди наша первая ночь любви.

Любовь! Он посмел произнести слово «любовь»! Я зажала ладонями уши.

— Уходи. И никогда не возвращайся!

— Ну уж нет, — он рассмеялся своим чарующим смехом, от которого совсем недавно у меня начинало бешено колотиться сердце. Сейчас оно тоже колотилось, только совершенно по другому поводу. — Открой, дорогая, и мы со всем разберемся.

— Нет.

Я считала себя не самой слабой волшебницей. Об этом же говорили и результаты сданных мною в Хогвартсе СОВ. Я запечатала двери спальни мощнейшими из известных мне заклинаний. Дура! Я и вправду думала, что в Малфой-мэноре можно спрятаться от его хозяина? Люциус попросту снес двери с петель.

А потом наступила ночь любви, о которой я бы не хотела вспоминать никогда.

После было много ночей и много рассветов. Почти семь лет. Пока я не поняла, что жду ребенка — наследника Малфоев. Я выполнила свой долг. Я была свободна.


6. Драко Малфой

Пробуждение… Ему казалось, что он лишь миг назад пережил самый настоящий ночной кошмар. Бывают такие до ужаса достоверные сны, от которых никак не удается проснуться, сколько ни уговаривай себя, что это все не взаправду. Мышцы болели, словно он только что отыграл бесконечный квиддичный матч против команды Гриффиндора с Поттером в роли ловца.

Рядом возник домовик (Драко даже не понял, кто именно из ушастой братии поместья):

— Госпожа просила проводить молодого хозяина в спальню.

В спальню так в спальню.

И, едва переставляя ноги, так до конца и не сумевший разлепить век Драко поплелся куда-то вверх. Лестницы казались нескончаемыми — но в результате кончились, как и все на этом свете. Зато постель была своя: родная, мягкая, пахнущая домом и детством.

Выспался он к обеду. Мама как ни в чем не бывало велела накрывать в Малой гостиной (оттуда открывался прекрасный вид на цветущий сад). Французский суп-пюре из шампиньонов, который Драко всегда просто обожал, вызвал неконтролируемую гримасу отвращения и желание немедленно уничтожить гадость при помощи Экскуро. Разумеется, он сдержался, но для этого пришлось приложить некоторые усилия. Леди Малфой приказала унести супницу, и на столе появилось второе блюдо — целая гора восхитительных, почти совсем непрожаренных стейков. С кровью. Волк в теле Драко издал сладострастный стон и набросился на еду. Нарцисса смотрела на сына с умилением. Мальчик не заламывал руки, не стенал, не грозился покончить с собой — мальчик ел, являя завидный здоровый аппетит. Ну, а что мясо практически сырое — так это такие мелочи! В конце концов, некоторые эстеты всем прочим кулинарным изыскам предпочитают тартар.

Вина к мясу не подавали — хозяйка решила, что алкоголь в их ситуации может оказаться явным перебором. Как-никак — впереди еще две «волчьих ночи». Не стоит перегружать и без того находящийся в сильном стрессе организм сына дополнительными раздражителями.

— Это было очень… страшно? — осмелился наконец задать мучивший его вопрос насытившийся Драко.

— Страшно? — Нарцисса повертела в руках белоснежную салфетку. — Нет. Вовсе нет.

— Противно? Я помню… Там должно было быть много неаппетитных подробностей.

— Если вспомнить, как выглядят и как ощущаются роды… — на губах хозяйки Малфой-мэнора дрогнуло некое подобие улыбки. — Поверь мне, там подробности еще более… неаппетитные.

— А… что ты чувствовала? — ему нужно было знать. Нужно было понять, как весь этот ужас смотрелся со стороны.

— Сначала — боль. Твою боль, — Нарцисса всегда старалась быть честной со своим сыном. — Потом — восторг. Ты превратился в очень красивого волка. В белого волка. О тебе будут слагать легенды.

— Если не убьют при первом же удобном случае. И если я сам не стану убивать направо и налево.

— Драко! Ты не убийца!

— Так говорил покойный Дамблдор, — невесело ухмыльнулся Малфой. — И где он теперь?

— Это не ты. Это Северус.

— Просто на тот момент у профессора Снейпа зубы были острее, чем у меня. Нынче, подозреваю, мы могли бы поспорить на этот счет.

— Не обольщайся, дорогой. Тебе еще до Снейпа… волчеть и волчеть.

Драко озадаченно взглянул на мать. Нет, он уважал профессора Снейпа и жалел о его глупой, по правде сказать, смерти. Но рассматривать бывшего декана с точки зрения… лютости?

— Мама… Что будет с моей жизнью? — этот вопрос не давал ему покоя с того самого дня, когда зубы Грейбека сомкнулись на тонком мальчишеском запястье. — Я уже не человек и никогда не буду до конца волком. Я могу стать монстром вроде… этих… — он повел плечом, словно указывая на вынырнувшие из посмертного небытия тени бывших сторонников Темного Лорда, — но я не хочу. У меня никогда не будет семьи. Мне нельзя иметь детей. Никто по доброй воле не разделит со мной дни и, уж тем более — ночи.

Он так хотел выглядеть взрослым и сильным. Он так хотел, чтобы это прозвучало спокойно. Но голос сорвался, дал петуха, и злые слезы навернулись на глаза. Драко не позволил им пролиться, но очень долго и пристально смотрел в окно.

Нарцисса не произнесла ни слова. Наверное, она могла бы солгать. Так, на чистом материнском инстинкте, лгут все женщины, обещая невозможное: «Все будет хорошо… все наладится… все пройдет… Не плачь!» Но, похоже, с некоторых пор у леди Малфой выработалась острая аллергия на все виды лжи. И Драко был страшно благодарен своей матери за это. Никаких иллюзий — то, что надо.

Они сидели рядом и молчали. Солнце опускалось к горизонту, окрашивая сад за окном в расплавленное золото.

Впереди у них было еще две ночи полной луны — и жизнь. Возможно. Может быть.


7. Нарцисса Малфой

Одиночество… Я знала, как оно подкрадывается сзади на мягких лапах. Как впивается в горло острыми белыми клыками. Как рвет на части душу, оставляя уродливые шрамы. Одиночество, а вовсе не волк, живущий в тебе, мой милый. Я была слишком близко знакома с этим отвратительным зверем, чтобы пожелать тебе подобной судьбы. Да, мы пережили эти ночи, но впереди было еще много волчьих ночей — и дней, когда хотелось выть на отсутствующую в небе луну.

Ты ходил по имению, словно тень, никогда не говорил о будущем и слишком часто замирал, уставясь куда-то в пустоту невидящими глазами. Ты был не здесь. Ты попросту не хотел возвращаться. Я чувствовала, что теряю тебя.

— Знаешь, мама, есть легенда, что после смерти волки попадают на луну. Не зря же она зовет их к себе. Зовет к себе… нас.

Эта неловкая поправка: «нас»… Всегда ненавидела легенды! И сказки. Нет ничего лживее легенд и сказок.

— Чем бы ты хотел заняться, родной?

— Я как-то неважно себя чувствую. Можно мне побыть дома?

Нас никто не трогал, никто не приходил в Мэнор, никто не звал в гости. Мы были предоставлены сами себе.

— Тогда займись ремонтом. Дел невпроворот.

— Мамочка, я… Потом, ладно?

Ты уходил все дальше и дальше — и у меня не было никакой уверенности, что ты доживешь до следующего полнолуния. Ты вдруг стал очень тихим, очень нежным, словно волчонок, жмущийся холодной зимой к теплому материнскому боку.

И однажды я решилась. В конце концов, терять мне точно было больше нечего. Не идти же с этим в Мунго! Не болезнь — проклятие. Новый закон касался обязательной регистрации всех оборотней и переселения их в специальные резервации. И волчьелычье зелье — под контролем колдомедиков. Я слишком хорошо помнила, в какую жалкую пародию на волка это зелье превратило в итоге зятя Андромеды. Не человек, не волк, не оборотень — сплошное не. Мне довелось видеть его пару раз, когда он преподавал в Хогвартсе. Нет, благодарю покорно! Своему сыну я не желала такой судьбы.

Впрочем, если бы профессор Люпин остался жив, сейчас я, похоже, валялась бы у него в ногах, умоляя помочь моему мальчику на его одиноком пути. Хоть кто-то, кто мог бы быть вместе с ним в волчьем обличии. Хоть кто-то. Я была бы согласна даже на любого из волков Грейбека. На самого Грейбека… Нет! Этого я, ни мгновения не колеблясь, приложила бы «Авадой». Нет! Лично перегрызла бы горло своими слишком человеческими зубами. Подсыпала бы маггловского крысиного яда в еду — пускай он умирал бы на моих глазах мучительно и долго. Доброта и милосердие — мой девиз! И вся я — плоть от плоти славного дома Малфоев.

Только… никого из них уже не было в живых: ни слабака-Люпина, ни отморозков Грейбека. А о других я не слышала. Еще во время войны ходили слухи, что где-то на территории Ирландии существует поселение свободных вервольфов, но… Все, кто знал об этом и кого знала я, мертвы. Проклятая война! Проклятый Лорд! Проклятый Люциус!

Мне нужна была помощь, мне нужен был совет. Я чувствовала себя абсолютно одинокой в этом ледяном круге лунного света. У меня не осталось никого, кроме сына, но он не мог стать мне опорой сейчас. У меня никого…

Впрочем… У меня ведь есть еще одна сестра. Когда мы в последний раз виделись с Андромедой (я заглянула выразить ей свои соболезнования и пообещать поддержку; Люциус, тогда еще не сидевший в Азкабане, был вне себя), она держалась прямо, как древняя воительница, и не проронила ни слезинки. Белла всегда была яркой, я — правильной, а Андромеда… сильной. Она была сильной. Я видела, как ей плохо. И я знала: она сделает все, чтобы мальчик рос счастливым. В этом мы с ней оказались отчаянно похожи. Андромеда. Мне требовалось срочно увидеть Андромеду!

Сестры… Такая странная загадка крови. Мы можем не любить друг друга и даже не быть друзьями, но, когда случается страшное, нас притягивает одну к другой словно канатом. Помнится, мама говорила: «Кровь Блэков, девочка — густая кровь!» Жаль, Белла слишком по-своему восприняла это утверждение. Что же касается Андромеды…

Она постарела — как-то враз. Не поседела, не обзавелась лишними морщинами, но глаза ее стали глазами столетней старухи. Она оживлялась только, когда брала на руки Тедди. Я очень надеялась, что когда-нибудь моя единственная сестра оживет — мало ли чудес на свете, а время и любовь могут многое, если не все. Но сейчас мне предстояло сгрузить на эти усталые плечи еще и часть своей ноши.

— Драко? — она поверила сразу же.

— Говорят, это невозможно, если оборотень нападет не в полнолуние…

— Ерунда! Зависит от силы оборотня, от состояния здоровья жертвы и от того, попала ли в рану слюна.

Она говорила так уверенно, моя сестра.

— Тебе рассказывал зять?

— Ремус? Не только. Ремус ненавидел своего волка и старался упоминать о нем как можно меньше. Все его силы уходили на то, чтобы держать зверя на цепи.

— Тогда кто?

— Ты помнишь Уизли?

— О да!

Помнила ли я Уизли? Тех самых Уизли, младших представителей которых так ненавидел Драко? Артура Уизли, над которым так любил издеваться Люциус? Молли Уизли, в девичестве Пруэтт, которая, пусть ненадолго, сделала меня счастливой, убив Беллу?

Андромеда что-то прочитала по моим глазам.

— Мерлин! Какая я дура! Конечно, ты помнишь Уизли. Бедная Белла…

«Бедная Белла». Да. Андромеда оказалась добрей меня. А, может, ей просто нечего было прощать. Как там принято говорить? — «Ничего личного»?

— Не отвлекайся. Почему в связи с темой оборотней у тебя вдруг всплыли Уизли?

— Точно. Ты ведь не в курсе… Их старший, Билл, тоже пережил встречу с Грейбеком.

У меня зашлось сердце. Не может быть! Этого не может быть!

— Ты уверена?

— Да. Мне рассказывал Гарри. Ты ведь знаешь: он крестный Тедди. И заходит к нам… иногда. Бедный мальчик! Ему так нелегко из-за всего этого!

Я всей душой готова была сочувствовать Гарри Поттеру — но только не сейчас. Сейчас меня интересовало совсем другое.

— Билл Уизли? Тот, который служит в Гринготтсе ликвидатором проклятий?

— Уже нет. Его уволили, едва лишь обнаружилось, что с некоторых пор он стал покрываться шерстью в полнолуние. У гоблинов на такое самый настоящий нюх. И они ужасно не любят… отклонений.

Я почувствовала в груди закипающий восторг. И… да. Надежду.

— Я обожаю отклонения. Он ведь, кажется, женат на какой-то француженке?

Глаза Андромеды, осветившиеся на миг моим собственным энтузиазмом, снова потухли.

— Флёр. Очень милая барышня. Только они расстались.

— Расстались? Почему?

— Она наполовину вейла. А вейлы терпеть не могут оборотней. Инстинкт.

Это оказалось для меня слишком много. Я решила разбираться постепенно. Сейчас мне нужен был сам Билл Уизли. И — при всем сочувствии к его семейным проблемам — Билл Уизли, не обремененный семьей и служебными обязанностями в банке Гринготтс, выглядел настоящим подарком судьбы.

— Где его можно найти?

— Гарри говорил, что Флер ушла совсем недавно, после битвы. Последняя битва… Ну… ты помнишь… — она помрачнела, на миг прикрыв глаза. Да, я помнила. Мы обе помнили. Есть следы, которые никогда не исчезнут. Больше, чем память.

Сражаться плечом к плечу за то, во что веришь… Мы с Люциусом были близки, как никогда, там, среди дыма и смерти, пытаясь спасти нашего сына. Мы были семьей. Жаль, что потом настала обычная жизнь — и все вернулось на круги своя. Может, не у нас одних?

— Я помню, родная, — я погладила ее по напряженному плечу. Черное старушечье платье, теплая вязаная шаль в конце мая… Бедная моя Андромеда! Живи! Тебе есть ради чего жить! Живи!

— Молли хотела, чтобы Билл переехал к ней. Он сослался на свои «мохнатые проблемы»… — она всхлипнула. — Так Ремус говорил… И остался там, где они жили с женой. Где-то у моря. Я… я не знаю. Тебе лучше спросить у Гарри. Или у Молли.

У Молли? Я представила, как появляюсь в Норе… Кажется, миссис Уизли в той битве потеряла одного из своих сыновей? Вряд ли мне будут рады. Нет, лучше Поттер.

— Спасибо, я найду.

Пора было уходить. Мне не хотелось надолго бросать тебя одного. Словно в подтверждение моих собственных мыслей, где-то в доме заплакал проснувшийся Тедди.

Андромеда вскочила из-за круглого плетеного стола, за которым мы пили чай, сидя под яблоней возле открытого окна.

— Прости, мне… — Это снова была моя старшая любимая сестра: легкая, стремительная, сильная. У нее все еще оставался тот, ради кого стоило жить. — Напиши Гарри. Он хороший мальчик, он поможет.

Я обняла ее, поцеловала в висок, как любила делать, когда мы были еще детьми. От нее пахло ванилью и яблоками — яблочным пирогом.

— Спасибо! Беги!

Плач в доме становился все настойчивей и сердитей. Маленькие детеныши — ужасные собственники.

Тем же вечером я отправила Поттеру сову. «Мальчишка — наша страховка», — он оказался прав, твой отец. И я собиралась воспользоваться этой страховкой по полной.


8. Билл Уизли

Было в этом мире три вещи, которые Билл Уизли ненавидел всей душой: полнолуние, гоблинские правила и женские слезы. То есть раньше он считал себя стойким и мужественным, не боящимся ничего героем древнего эпоса. А оказался просто слабаком, которого свалила с ног какая-то жалкая драконья оспа.

— Никто не виноват, — говорила Флер и смотрела на него глазами побитой собаки.

— Никто не виноват, — утешала мать.

Никто не виноват.

Просто коротенькое свадебное путешествие. Учитывая произошедшее на самой свадьбе, они, определенно, заслужили крохотный перерыв. Родственники подарили портключ на очаровательный тропический островок. «Только для магов». Небольшая гостиница, крытая пальмовыми листьями, и малыш, почувствовавший недомогание прямо на берегу. И Билл, на руках отнесший его к местной медиковедьме под охи и ахи встревоженной молоденькой мамашки. И… драконья оспа, которой он каким-то образом исхитрился не заболеть в детстве, когда ею болеют все нормальные люди. Драконья оспа! Ужасная глупость! Жар, пятнышки, зеленая кожа… Флер едва успела перетащить его портключом в купленный перед самой свадьбой коттедж на берегу моря и там ухаживала за ним, как ангел. Кризис миновал, дело шло на поправку. И вот тут-то в окно их домика заглянула луна. И Билл начал превращение. От страшной участи быть съеденной собственным мужем Флер спасли вейловский чуткий слух и отлично развитое обоняние: превращение — штука достаточно грязная и очень громкая. Жена успела вскочить с кресла, в котором задремала, умаявшись за день, приглядывая за выздоравливающим, схватить со столика палочку и аппарировать в Нору. Наутро появился отец с запасами мяса.

— Папа! Но это же несправедливо! — да-да, он, здоровый двадцатисемилетний мужик (или уже оборотень?), так и заявил: «Несправедливо»! А отец молча погладил его по голове, точно маленького мальчика из далекого прошлого. — Эта сволочь просто оцарапала меня, и тогда даже не было полнолуния!

— Есть версия, — ответил отец, усаживаясь рядом на чудом уцелевший во всеобщем разгроме диван, — что ликантропия, или «волчья болезнь», переносится крохотными существами, которых магглы называют вирусами. Стоит вирусу попасть в кровь — и его уже оттуда невозможно извлечь никакими зельями или чарами — он там расположился, как дома. Но вирусы бывают активными, и тогда превращение происходит в обязательном порядке, а случается, пребывают в спячке. И могут спать всю жизнь носителя, если что-нибудь их не разбудит, например, некий внезапный стресс, мгновенно и сильно ослабивший организм.

— Драконья оспа… — прошептал Билл.

— Драконья оспа у взрослого человека, — кивнул отец и, обняв его за плечи, прижал к своему теплому надежному боку. Сразу захотелось плакать — но он не стал. Еще не хватало! — Тогда они оживают и переходят в активную стадию.

«Активная стадия» — звучало солидно и наукообразно. Совсем не то, что «гребаный-мать-его-оборотень»!

— Папа…

— Ничего, мой мальчик. Мы выстоим. Ты ведь у нас сильный.

Сильный… Он и вправду считал себя сильным. Когда уходил вечером в осыпающиеся на ветру дюны, чтобы носиться там в поисках юрких ночных тварей и втягивать трепещущими ноздрями соленый морской воздух. Когда днем наводил порядок в доме, чтобы не испугать больше необходимого любившую уют и красоту Флёр. Когда смотрел на себя в зеркало: шрамы никуда не делись, зато все последствия драконьей оспы исчезли после первого же превращения: и язвы, и омерзительная зелень кожи, и мучительная слабость — остаточные явления тяжелой болезни. Зато на леднике под чарами Охлаждения появились основательные запасы сырого мяса, доставленного отцом. Бифштексы с кровью уже не удовлетворяли кулинарных запросов изменившегося организма. Может быть, чуть позже…

Позже он лежал на восстановленной при помощи «Репаро» и застеленной свежим постельным бельем кровати и слушал, как Флёр, завернувшись с головой в одеяло, глотает горькие слезы. Слух у него теперь был много, много лучше прежнего, но этих жалобных всхлипов не услышал бы только глухой. А ведь как хорошо все начиналось! Радость от встречи, объятия, поцелуи, отчаянный голод стосковавшихся друг по другу людей… И словно окаменевшая от ужаса жена, когда он наконец вошел в ее горячее, дрожащее от нетерпения тело. На мгновение Билл почувствовал себя насильником. Но она притянула его к себе и в самые губы шепнула: «Еще!» — и он сорвался. А потом молча слушал, как она плачет. «Что случилось?» Она не отвечала, только упрямо мотала головой. А на следующий день перебралась в спальню для гостей. Маленькая храбрая Флёр, которая не побоялась поменять свою легкомысленную, безвоенную, солнечную Францию на Альбион с его туманами и возрождающимся Темным Лордом. Целовавшая шрамы, располосовавшие когда-то довольно прилично выглядевшую физиономию, и спрашивавшая при этом: «Ну, ты же не используешь их как способ сбежать от меня?» Уверявшая, что едва обжаренные бифштексы с кровью — это «так по-французски». (Словно Билл был идиотом, ничегошеньки не понимавшим во французской кухне.)

«Билл, любимый, это больше меня. Это… la mémoire de sang… память крови. Оборотни веками уничтожали вейл, а вейлы отвечали тем же. Я люблю тебя… Но моя кровь, мое тело… оно в ужасе».

Это было до боли честно. Впрочем, Билл понимал. Он и сам от себя был в ужасе. Даже попробовал обратиться за помощью в стаю ирландских оборотней, на которых его вывел Чарли своими странными драконьими тропами. Выдержал там две недели. Стая вервольфов мало чем отличалась от стаи обычных волков: чтобы удержаться там, каждый миг требовалось доказывать собственную самцовость или подчиняться любому, даже самому захудалому гамме. А чтобы обрести свободу и самостоятельность, было необходимо драться или убивать. Биллу все это быстро встало поперек горла. Он не чувствовал себя ни альфой, ни бетой, ни гаммой и уж тем более — омегой, каковым его восприняли на первых порах. Он чувствовал себя человеком. Потом вожак, здоровенный седой, весь покрытый шрамами сорокалетний Райан (Билл так и не понял: имя это или фамилия), местный кузнец, сказал: «Уходи. Ты никогда не станешь по-настоящему нашим». И он ушел, так ничего полезного и не узнав ни про себя, ни про своего волка. Зато полнолуние удалось провести вне дома, не тревожа хрупкий покой Флёр.

В конце осени возник младший братец, пришибленный и бледный от собственного предательства. Пришлось снова съезжаться в общую супружескую спальню и изображать мир и гармонию на семейном фронте. Впрочем, Рон и без этого ничего бы не заметил — настолько был расстроен личными проблемами. Билл уговаривал и утешал, стараясь не давить и не советовать напрямую. Кажется, Ронни был благодарен. Волдеморт вышел из подполья — ужас становился нормальным спутником каждого нового дня. Орден Феникса, куда они с Флёр вступили в самом начале войны, пытался сопротивляться, но получалось слабо и как-то совсем неубедительно. Оставалась единственная надежда на пророчество и Гарри. Биллу всегда было странно знать, что множество взрослых, вполне серьезных магов искренне рассчитывают в этой войне на туманные намеки Сибиллы Трелони и удачливость мальчика, который в очередной раз был призван совершить невозможное. (Про «выжить» уже никто даже и не упоминал. Впрочем, они и сами уже не очень надеялись выжить в этой войне.)

О личной жизни не вспоминалось с той проклятой ночи. Все человеческие страсти и желания словно впали в глухую зимнюю спячку — и лишь волк настороженно смотрел откуда-то изнутри своими внимательными желтыми глазами. Осень, зима, Рождество… Праздники не были праздниками, возле моря никогда не выпадал снег — исключительно дождь, хлещущий по щекам наотмашь ледяной ливень, слишком напоминающий слезы — только без соли. Впрочем, соли в море было хоть отбавляй. Братишка решительно ушел обратно к друзьям, мрачный и повзрослевший. Флер вернулась в гостевую комнату. Рождество встречали в Норе. Казалось непривычно тихо, Флер улыбалась, падал снег, светились огни елки. Где сейчас Рон и нашел ли он Гарри с Гермионой, не знал никто.

Билл ненавидел воспоминания об этих днях, мрачные и безысходные. Не было даже старика Дамблдора, чтобы красиво вещать о «победе света над тьмой» и «великой силе любви». Любви становилось все меньше, боли все больше. В ночи, когда всходила полная луна, огромный рыжий волк поднимал к небу морду и выл. Это звучало честно. Флер переживала полнолуния в Норе. И хвала Мерлину, что не сбегала домой, во Францию. Хотя и совместное сосуществование между полнолуниями счастьем назвать не поворачивался язык. Какое может быть счастье, если твою любимую женщину начинает буквально трясти от самых невинных — даже случайных — прикосновений! Так они и жили: безработный (проклятые гоблины!) Билл со своим зверем и стойкая, мужественная Флер со своим одиночеством. Может быть, они бы расстались еще тогда, но вокруг шла война. А в войну своих не бросают — это зовется предательством.